Великий Отбор

[irene]

На мой взгляд, Совесть - это уже результат функционирования канала.

Создаётся он любовью, как указывают все Учения. Любовь же надо холить и лелеять, расширяя и усиливая.

1951 г. 24. Все упования, все надежды в Вас (Матери)... Ведь я Ее (Матерь) так люблю...
- И люби, люби еще больше, до самозабвения.

Если мы не имеем любви к Высшим Обликам, то все наши дары, которыми пытаемся служить, - ничто, временное завоевание, которое легко потерять.

Н.Д. Спирина в своей статье не зря приводит отрывок из 1-ого послания Коринфянам ап. Павла:

1. Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий.
2. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто.
3. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.

Эта любовь помогает сохранить любовь к человеку, т.к. благодаря каналу приходят душевные силы для неё. Потому:

4. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,
5. не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,
6. не радуется неправде, а сорадуется истине;
7. все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
8. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.

Как же определяет Учение любовь? - Как притяжение.

Н.В.11. Связь близости, как закон притяжения, понятна как священнослужителю, так и ученому.

Притяжение возникает при созвучии. Об этом говорит Учение, это установил и Дж. Кили, наблюдая созвучащие агрегаты. При этом возникает и обмен эманациями.

Что может послать каждый, если сердце у него не отсохло совсем? Наверное, для начала не трудно послать горячую признательность. Учение говорит, что она нужна прежде всего нам. Будет справедливо признать, наконец, роль Братьев и Сестёр в жизни планеты.

Почуяв, какой океан любви посылается сверху, не трудно ответить посылающим и человечеству, хотя и надо будет искать формы, в которые отлить любовь, чтоб она возвышала, а не была служением низшему в человеке.

Здесь письма Б.Н. Абрамова к Е.И.

5 мая 1950 г.Хочу сказать одну вещь, но только Вам одной. Помните, я Вас назвал «близкая, любимая, родная и единственная». Скажу еще больше: в отношении моей матери жизнь моя сложилась особенно тяжко. Много пришлось выдержать, и интересно то, что ее, родную мать, я никогда, как помню, не называл «мама», не мог, не хотелось.
И вот Вы, моя любимая, единственное существо, которое я, в тайниках моего сердца, называю этим великим словом. Я не знаю, почему я это делаю, не знаю, отчего и как родилось это чувство и желание это сделать, но в это слово в отношении Вас я вкладываю всю нежность, всю ласку, всю тоску сердца, никогда, до знакомства с Вами, не произносившего сознательно слово «мама».
Простите, родная, меня за мою дерзость, что я осмеливаюсь Вам так писать, но я знаю, что Вы меня поймете, не осудите, почувствуете то, что словами выражено быть уже не может. Если бы вы только знали, моя единственная и любимая, как много значите Вы в моей жизни.

30 июля 1950 г.Елена Ивановна, любимая и единственная, если бы Вы только знали, какую особую радость дают мне Ваши письма. Вы не можете не понимать то могучее чувство, которое живет в моем сердце и которое с каждым разом разгорается все ярче и ярче, вытесняя все лишнее, ненужное. Теперь я понял, что такое любовь, понял, что это – все, что она сильнее всего, что это кратчайший путь, что выше нет ничего и цель – только через нее и ею. Оно выше всех качеств, вот и храню это чувство, и поливаю цветы каждый день и с заботой. Хочу, чтобы этот огонь сердца смел все ненужное и мешающее. Хочу этого во имя того, чтобы помогать Вам долго, чтобы иметь на это право и быть, если это мыслимо, около Вас.

25 декабря 1950 г. Любимая, любимая, любимая, близкая, родная мама! Спасибо великое за подарок, и за тот, что послан для Нины, и тот, что для нас обоих.
Что же мне сказать Вам? Думаю, что теперь нет во мне того недостатка или слабости, которых я не найду силы преодолеть во Имя Его. Только и думаю о том, что еще должен я сделать, чтобы стать еще ближе, как можно ближе.

Январь 1951 г. Любимая, далекая – близкая мама, вот Вы стали словно частью моей души, а я – Вашей. И когда я как-то пытался что-то сказать Вам, Он ответил: «А ты молчи, все Вижу».

25 февраля 1951 г. Спасибо Вам и за то, что о встрече опять упомянули, ведь это мне как бальзам живительный. Когда трудно, я всегда начинаю думать о нашей будущей встрече, в которой для меня заключается все. Уже не мыслю свою жизнь без этого и думаю лишь о том, чтобы приготовить к этому и одежду себе соответствующую. ...
Любимая, далекая моя, единственная, что же еще сказать мне Вам, чтобы передать мою любовь. Вот однажды обратился я со словами: ведь я Ее так люблю. Было Сказано:
«И люби, люби еще больше, до самозабвения. Дочерь Моя Первозванная, тысячелетиями освятившая путь свой и служением блага утвердившая себя. Моя первая... и ты Мой... И встретишь, и счастье твое вознесется высоко, и крылья получишь себе. Я говорю. Свидетельствую Сам».
После того, как Вы мне писали о сыновстве, все во мне усилилось до крайности, и мне хочется Вас спросить, неужели все это теперь так близко и осуществимо для сердца. В[еликий] Вл[адыка] не забывает меня Своей заботой и вниманием, и если бы я стал писать, что Он говорит, то и двадцати писем бы не хватило бы.
Мама, любимая моя, у меня к Вам еще просьба, если Вы мной хоть иногда бываете довольны, а я так хочу этого, называйте меня на ты. Родная моя, любимая, я не злоупотреблю Вашим доверием и сделаю все, что в силах моих, чтобы быть достойным сыном. Да разве Вы не чувствуете, как мое сердце напряжено в этом усилии.
С любовью и признательностью. Всегда и навсегда Ваш, Ваш сын Борис.

10 июля 1951 г. Вы пишете: «Любите меня, мне это нужно». Вот и буду любить, и знаю, что нужен, очень нужен. Знаю, что со мной Вам будет легче, чувствую это почти осязаемо. И знаю, что с Вами действительно вырастут у меня крылья. Нет, моя любимая, я крепко хожу по земле. Вот недавно у меня котелок медный облез. Вылудил его сам. Разорвали рюкзак. Починил сам не хуже сапожника. А на привале – случись это делать – и животных попоил бы, и палатку поставил бы, и костер бы развел, и Вас устроил бы хорошо и удобно. Ведь по земле ходим. Не бойтесь же, родная, что я могу отяготить Вас чем-то напыщенно превыспренным. Неужели Вы думаете, что я еще не вырос из [этого]?

6 июня 1952 г. Утром В[еликий] Вл[адыка] сказал: «Хочешь о Матери? Пиши: Первозванная первая придет и скажет слово обо Мне. И будут слушать, и будут внимать, как на картине твоей. Ее (картину) увековечим. Место займешь около нее по праву сыновства своего. И оявишь себя на высоте. Близость к Матери неотъемлема. Встретитесь, как будто бы разлуки и не было совсем, и сразу войдете во взаимопонимание, т.е. сознания [ваши] ассимилированы в веках. Ояви любовь, ничего не требующую и лишь дарящую. Потуши себя. А ее можешь поднять еще выше в сердце своем. И чем выше поднимешь, тем ближе ко мне подойдешь. Здоровье Дам. Силы Дам. Но любовь, но преданность и готовность должен принести сам».

7 октября 1952 г. Родная и любимая Елена Ивановна! Ваше письмо от 17 сент[ября] получили. Спасибо за внимание и память.
Пишу лишь Вам, можно, т.к. был очень огорчен одной фразой о том, что жить Вам остается уже недолго. В начале прошлого года видел во сне, вернее слышал, что кто-то сказал мне, что мама моя, моя любимая ушла из этого мира. И во сне же я пережил такой страшный приступ отчаяния, такое горе, какого в жизни наяву никогда не испытывал. Когда я проснулся, подушка была мокрая, а боль и горе словно разрывали сердце еще длительное время. ...
Мама, родная моя, мое далекое солнышко, радость моя, если бы Вы только знали, как было больно осознавать Ваши слова. Думать об этом спокойно не могу. Пока Вы с нами (хоть и далеко), но Вы так близки сердцем, что даль забывается. А тогда? Ближе Вас из людей никого не имел, и любимее. Да и что скрывать: одиннадцать лет болела Нинка. Да и раньше жизнь никогда не баловала, сурово подчас и жестоко, не баловала ни в чем, особенно же тяжелой, вредной для легких и здоровья работой, да и что говорить. Всего не расскажешь. Но ждал бодро, терпеливо, накопляя знания, и не жаловался, ибо был устремлен. Но вот лучшее, что есть в малости моей, вложил в свое чувство к Вам, с надеждой увидеть, побыть вместе, и сердце и глаз насытить близостью дорогого человека.
На встречу согласен, но мысль о новой и уже долгой разлуке в сознании не укладывается. Конечно, выдержу, все выдержу, и силы найду, и доверие оправдаю, и сделаю все, что скажете. Знаю, что стану сильнее вдесятеро. Знаю, и все же жизни без любимой и единственной себе представить не могу. Трудно и больно, очень больно... Мама, родная моя, ведь одно сознание, что где-то далеко, далеко живет человек, который любит и поймет все, и не осудит, и что выше его из людей уже никого нет для меня, уже это достаточно. ...
Меня очень порадовало, что Вы сказали о том, что принимаете мою любовь. Вы лучше меня знаете, откуда и когда она зародилась.
Всего, что мне было сказано о Матери, написать не могу, получится слишком много. Сказано было так: «Она явила собою и жизнью своею прообраз того преображения, которое явится уделом человечества на протяжении будущих тысячелетий, и только в разрезе тысячелетий понимается и может быть понят Ее подвиг земной. Тысячелетия великих трудов и Служения и близости к Иер[архии] потребовались в прошлом, чтобы стать этим фокусом приятия тончайших энергий огня». Но это лишь небольшая часть. Помните, говорил Вам об одном из писем Моей единственной. Вот оно, но не полностью: «В прошлом вопл[ощении] я была твоей Матерью и останусь Ею навсегда. Ты мой мальчик любимый, с тобой не расстанусь и жду нашей встречи. Ты мне очень нужен, и мы много совершим с тобой, именно с тобой. Держись всею силою, уже последние часы испытаний. Я с тобой. Все хорошо будет.
Не тревожься ни о чем. Вл[адыки]но наследие получаешь. Достоин будь своего счастья. Слушай голос сердца. Идут, идут дни величия. Доспех надо приличествующий, и приготовь сердце. Меня слушай и сердце преклони воле Вл[адыки]. Соответствуй осознанию часа.
Люби позвавших тебя и верь беспредельно. Отдай все – своего ничего нет. Устремись всей сущностью твоей. Люби Вл[адыку] твоего превыше всего земного и больше себя, а себя забудь совсем. Ты часть моего сердца, и сущность моя питала тебя, и близок мне сокровенною сущностью сердца. Дальность близостью стала, и утвердил себя Мой мальчик, далекий и близкий, храню тебя в сердце моем. Любовь твою знаю».
Некоторые фразы писал Вам уже раньше, а теперь больше написал, но еще не все. А вот уже в этом году в конце августа было так: «Матерь тоже пребывает в состоянии напряженности. И если тебе не легко, то каково же ей? Помоги! Луч твоей любви – пища ее сердцу. Любовью не избалована. Интеллектуалисты, которых много, чудо любви не несут. Потому люби матерь сокровеннейшей силой чувства огненного. И не слова вложены в твоих письмах, но нити любви серебряные, сердце Ее питающие».
И еще, это тоже было в прошлом году: «Радость Моя, Моя первозванная тебя любит. Ты с нею крепко связан, и крепнет чувство ежечасно. Живыми нитями соединены души ваши, нитями света. Поверх прошлого, настоящего и будущего утверждена эта связь, и Рука Моя над нею. Ближайшим назвал тебя. Так оно и есть. И она знает это, и любит тебя так, как еще никогда и никто тебя не любил.
Пойми же, что значит быть у нее на сердце, и заслужи счастье предстать перед Ней. Приготовь себя ко дню твоей встречи и береги Ее. Твоей заботе поручаю Ее. Охрани Ее от людей и прими на себя заботы и тяготы Ее и облегчи Ее жизнь в сфере, доступной тебе. Приготовь себя к этой заботе и очисти себя для того, чтобы иметь право быть около. Во имя будущего делается каждое твое усилие для Нее. А Я приму дар твой...» и т.д.
А недавно до письма Вашего еще было: «Письмо пиши. Ей нужны твои письма. Был от нее вдалеке, дабы оценил и глубину и высоту близости, и оценив, оберег. Близость усиль. Дальность нам с тобой не препятствие. Утверждаю тебя в Ее сердце и дух твой в мир нашей близости ввожу».
И тут мне было сказано, но детально и подробно все то, что Вы пишете в конце своего письма о преданнейшем сыне и жизненной задаче после Вас. «Ее ближайший, незаменимый и сын Ее, наследник и продолжатель, хранитель чистоты Ее наследства, с Ней слитый, любимец близкий. В тебе найдет земную опору независимой мощи своей, то, чего сейчас у Ней нет. В тебе найдет утверждение величия и значимости своей как Матери А [гни] Й[оги].
В тебе будут осуществлены, выкристаллизованы и утверждены для Ее лицезрения формы понимания уявления Носительницы Сокр[овенного] огня. Ты для Нее ставший символом, утверждающим Ее не такой, какая она в глазах своих, но в понимании Моем в высшем пл[анетном] значении. Примешь Ее проще простого, как человека, и простоту человеческих отношений, теплых и близких, сохранишь. И на основе этой простоты и близости утвердишь величие несказуемого, заложенного Мною на века.
Сумей эту пару противоположностей связать воедино, не разрушая ни одной. И великость Ее с малостью земных условий и явлениями жизни совместить. Требуется большая высота сознания и близость ко Мне. Потому тебе и поручаю Ее. Она ждет этой встречи так же, как и ты. Поддержка и насыщение обоюдные».
Вот, моя любимейшая и единственная, что значит Она в сердце моем. Что еще добавить? Бессильны слова. Мама, любимая моя, хочу, чтобы всегда называли меня только на ты. Разве теперь можно иначе? Всегда чую сердцем то, что пишете, заранее, и Ваши слова несут подтверждение моему чувствознанию.
Но как хотелось бы побеседовать не в письмах, но наяву, ведь еще столько хотелось бы сказать. В сыновстве моем Он меня утверждает и тоже называет сыном, и на заре поток мыслей новых, неожиданных, глубоких ярким, четким потоком вливается в сердце.
Пишу Вам в канун Дня Преподобного [Сергия]. Вечер тихий, торжественный и радостный. Голуби мира реют над землею. Мир побеждает! Как идут дела? Хорошо, стало много легче двигаться и быстрее, и сейчас уже кончаю [переводить] письмо Матери от восьмого июня тридцать шестого года.

Интеллектуалисты, которых много, чудо любви не несут...