16 АВГУСТА - ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ЮРИЯ НИКОЛАЕВИЧА РЕРИХА Ученик Ю.Н.Рериха А.М.Пятигорский о своём Учителе
Цитата:
Речь всемирно известного российского философа А.М. Пятигорского на торжественном заседании, посвященном 100-летию со дня рождения Ю.Н. Рериха Господин председатель, уважаемые коллеги, дамы и господа! Прежде всего, я хочу вас предупредить, что моё выступление не просто личное, но и крайне субъективное. Я буду говорить о Юрии Николаевиче так, как я и мои молодые тогда коллеги его видели и слышали (к сожалению, это мало продолжалось), и как мы его полюбили. Поэтому ни о каких юбилейных вещах - о его значении в науке, о его связях с учёными, о его значении в культуре - здесь не будет ни слова, иначе я не успею. Я сразу хочу начать с того, что важнее всего для меня самого, что было и остаётся самым важным в Юрии Николаевиче. Потому что, понимаете, существует такая стандартная поляризация, когда о ком-то говорят: он был такой-то учёный - объективный аспект, и такой-то человек - субъективный аспект. Вот этого разграничения здесь не может быть. С первого момента, когда мы увидели его в нашей комнате, -мы всё-таки получили комнату, хотя мало на это рассчитывали, и только благодаря тому, что нашим начальником был назначен Юрий Николаевич, - вот с этого момента это различие для нас не существовало. Что существовало? То, что нам тогда было нужнее всего: для нас и для меня лично Юрий Николаевич был, если хотите (и это без всякого пафоса), буддизмом в Институте востоковедения Академии наук. Не представлением о буддизме, не библиографией, не монографией, не диссертацией, не профессорством - он был тем, чего мы до него не видели, уже прочтя довольно много книг и бездну статей по буддизму, - он сам по себе был каким-то буддистским, буддистическим образцом. И вот это было для нас самым главным.
Теперь немного из контекста, простите, без этого трудно. Я помню, как где-то в конце 1956 г. ко мне подошёл заведующий отделом и сказал: «Рерих едет». Я говорю: «Какой Рерих?». Ни мои друзья, ни я ни малейшего представления не имели какой. Я пожал плечами, вспомнив о его батюшке. «А вот, сын самого Рериха, Николая Константиновича. Он, по-видимому, будет заведовать сектором», - сказал мой главный начальник. В комнате присутствовало несколько человек, и мы сразу увидели по лицу этого начальника, что он этого не одобряет. Этого в институте не одобрял никто. Это считалось одной из выходок покойного Никиты Сергеевича Хрущёва. (Хрущёв-то был, с вашего любезного разрешения, ещё и эксцентрик). Взял и привёз Рериха сюда. Пределом этого, конечно, было, когда, нисколько не стесняясь окружающих, в буфете, к кому-то обращаясь, первый заместитель директора нашего института (не буду называть фамилии только потому, что противно) сказал: «Вот вам ещё одна странность: мы только разворачиваем работу в нужном направлении, и вот - Рериха сюда везут». Разумеется, я немедленно передал это моим друзьям, которые пришли, конечно, в полный восторг. То есть, мы с самого начала, и надо сказать, очень эгоистически, решили: Рерих едет к нам, а они - эти самые псы вокруг нас. Понимаете, это тоже ведь было дурно, мы тогда этого не знали. Потому что мы уже жили в презрении ко всем, кто нами руководил. И вот, слава Богу, теперь нормальный человек, нормальный учёный едет. Я всё-таки должен сделать маленькое отступление, с разрешения председателя. В нашем институте была бездна талантливых людей, прекрасных учёных, одарённых востоковедов, может быть, я немножко перебираю, не бездна, но было, у кого поучиться. Но среди них не было личностей, почти не было. Всю свою личностность они уже давным-давно к этому времени уступили тем, кто ими, и нами, и мною правил. И мы рассчитывали на Юрия Николаевича: вот, приезжает личность.
И вы знаете, он нас удивил с самого начала. Этого я не могу не рассказать. Говорят, он был человеком из другого мира. Ничего подобного.
Я думаю, что в любом мире, и у нас, и на Западе - в равной мере - Юрий Николаевич был человеком особым. И эта особость его проявилась с первого момента.
А как вы знаете, в истории России «с первого момента» фактически означает «с первого скандала», потому что других интересных моментов не было. Итак, первый эпизод. Была создана комиссия по изданию новой серии. Собственно, это было продолжение «Библиотеки Буддики». Комиссия, конечно, состояла из людей, которые не имели никакого представления ни о чём. Им пришлось пригласить и Юрия Николаевича. Надо сказать, что всё, что эти люди делали в отношении Юрия Николаевича, им приходилось делать, они делали это против своей воли. И Юрий Николаевич этого не мог не чувствовать, но никоим образом никогда не показывал, и не потому, что он себя заставлял, а потому что в этом была его особость. Особость его исключительной, я бы сказал, буддийской личности. Мы, естественно, всё знали о первом заседании этой комиссии, подготовительном, где руководителем был наш парторг отдела. Набросились мы на Юрия Николаевича и говорим: «Ну вот, этот бандит, разбойник с большой дороги, гэбэшник, человек поздних тридцатых...». Юрий Николаевич мягко-мягко пожал плечами и сказал: «Но вы ведь прекрасно помните буддийские тексты. Этот человек - такой же поток сознания, с такой же кармической отягчённостью, каковыми являетесь вы». Только я это сейчас говорю темпераментно, а он говорил тихо-тихо. Мы говорим опять: «Но нельзя же, ну бандит». - «О, что вы, Иван Сергеевич - я с ним недавно беседовал - по-моему, он человек духовно вполне перспективный. Если, конечно, с ним работать». Понимаете, для нас же тогда это всё было полнейшим абсурдом. Мы думали, ну что с человеком делать, ну ничего же не видит вокруг себя. Только постепенно мы стали понимать, что это мы ничего не видели, что это мы делили всех людей на честных и негодяев, на воров и обкрадываемых.
Только позднее я осознал: мы все читали буддийские тексты и ничего не воспринимали. А что мы должны были воспринимать? Только одно, и это потом Юрий Николаевич стал говорить нам совершенно чётко и открыто: «Это же о вас говорится. Вот вам не нравится этот мир, но вы же и есть этот мир. Значит, надо обо всём думать и говорить только в смысле своего собственного сознания. Вы же это и есть». И вы знаете, у нас на глазах он это стал применять на практике.
Как он говорил с высшим начальством! Он говорил с ними, с самыми отпетыми людьми, так, будто это были джентльмены высшего полёта. С этим связан второй эпизод, комичный. Был у нас один аспирант, полный недотёпа, который никогда не знал, что сказать, когда сказать, кому сказать. В довершение всех бед ещё и еврей, с такой еврейской физиономией — просто плакат для антисемита. Он держал экзамены в аспирантуру. А у нас же была своя разведка, вы понимаете, и нам донесли, что начальник отдела кадров, Александр Иванович, бывший лагерный надзиратель, уже заранее решил его завалить. И мы побежали к Юрию Николаевичу. «Юрий Николаевич, надо Борю спасать. Его этот антисемит хочет завалить в аспирантуру». — «Кто? Александр Иванович?». Мы говорим: «Да». — «Ну что вы, он добрейший человек, он мухи не обидит». Взял и пошёл к Александру Ивановичу. Уже спустя много лет Александр Иванович, бывший надзиратель, говорил нам: «Вот вы как ко мне относились? А Юрий Николаевич пришёл, и я вдруг почувствовал себя настоящим человеком, так он со мной говорил». И что вы думаете? Был небольшой скандал на экзаменах, но Боря прошёл. Естественно, мы скоро забыли об этом, жизнь неслась своим потоком. Но знаете, эта манера! Эта манера человека, живущего в сознании и учащего молодых людей жить в сознании, а не жить в этих пошлых, как бы сейчас сказали лингвисты, оппозициях, которые разрушают сознание, которые губят сознание, которые не дают сознанию развиваться, потому что в итоге ведь всегда получается, что я прав, а тот, кого я не люблю, не прав, что я хороший, а кто-то - дурной, что я благородный человек, а кто-то - сволочь. Это его обращение с людьми - я никогда не скажу здесь вульгарного слова как с равными - как с сознаниями потому что ни одно сознание не может быть равным другому! Каждое сознание есть сознание само в себе. Это был первый урок. Поэтому здесь не годится ни линия личного превосходства над другими людьми, ни столь же бездарная линия выдуманного равенства, которого нет, потому что есть в каждом отдельном случае уникальность сознания, уникальность индивидуального сознания. Оно не может быть равно другому. Оно всегда есть абсолютное и особенное, со своим кармическим грузом, со своими потенциями, со своими взлётами и провалами. Я увидел, как это постепенно входило не только в нас, но и во всех этих людей. Сначала, разумеется, мы считали, что это тоже буддизм, но с какой-то очень сильной примесью джентльменской эксцентричности. Потому что, я должен сказать, Юрий Николаевич был абсолютный джентльмен. Я не могу при этом не вспомнить, как определял джентльмена основатель дендизма Джордж Брамэл. Он говорил: «Настоящий джентльмен - это тот, с которым всем приятно. С ним приятно его генералу, если он офицер, с ним приятно его солдату, с ним приятно его кучеру, с ним приятно его парикмахеру, с ним приятно его королю». Юрий Николаевич как раз распространял вокруг себя атмосферу приятности, приятности в буквальном смысле этого слова, на санскрите приета - почти то же самое слово со слегка другим семантическим оттенком. И вот эта приета, это стало проникать в нас. Между тем положение становилось всё хуже, начались более или менее прямые нападки на научную линию Юрия Николаевича, и назревал новый скандал в дирекции и в парторганизации. Мы опять атаковали Юрия Николаевича в его кабинете и спрашиваем: «Что делать?». Вы понимаете, что мы были, в общем-то, глупыми поклонниками, которые пытались войти в суть этой его реальной и актуальной будди-стичности. И я помню, он сказал: «Что делать? По-моему, всё в порядке. Учить тибетский». - «Как "учить тибетский", когда такое происходит?!» - «А какое имеет отношение ваше решение учить тибетский к тому, что происходит? Ведь этим вы себя немедленно ставите в зависимость от того, что происходит». И действительно, это так и было. А потом он ещё раз улыбнулся, и, взглянув на меня, - я ему всё время жаловался, что мне плохо даётся санскрит - мягко добавил: «И санскрит». А потом уже на выдохе: «И пали». Мы думаем: «Ну, это уже совсем чистая утопия». Тогда покойная ныне Октябрина Фёдоровна Волкова, наша староста, спрашивает: «А как, Юрий Николаевич, Вы с нами будете заниматься пали?». А он был очень занят, он уже преподавал тибетский и старомонгольский. И тут он говорит: «Блестящая идея! Здесь же профессор пали - посол Цейлона в Москве, господин Малаласекера, он вам и будет преподавать пали». Мы, естественно, не поверили - утопия! Он позвонил заместителю министра иностранных дел, и тот сказал, что он не может решить этот вопрос, это вещь беспрецедентная. Почему посол Цейлона (в котором Россия тогда была крайне заинтересована), как вообще с ним можно говорить о подобных вещах? И это надо, как он сказал, провентилировать в ЦК. Юрий Николаевич вернулся в восторге от слова «провентилировать». Нам это тоже доставило удовольствие. А потом он говорит: «Да нет, это можно как-то сократить». Он нам не сказал, как, но в тот же день позвонил Никите Сергеевичу, который обладал уникальной способностью ни в чём не разбираться. - «А чего там такого, - сказал он (Это нам передал Юрий Николаевич), - а чего такого, пусть преподаёт». Мол, ничего страшного с ним не сделается. И что вы думаете? Через две недели является к нам Малаласекера. Директор, конечно, вынужден был его встретить, но в администрации это вызвало возмущение: «Ну кому это нужно? - как они нам это объясняли, - да зачем это!?». Так начались наши занятия с Малаласекерой. Но Юрий Николаевич не успокоился: «А вы знаете, вам как-то надо показываться другим людям». Мы как раз хотели наоборот, без всякого показа, чтобы на нас как можно меньше обращали внимания. Но он говорит: «Нет, вы знаете, как замечательно, завтра юбилей независимости Индии, меня пригласили на приём в Индийское посольство, вы все - со мной. Мне будет приятно, что же это я один пойду, люди скажут, у меня учеников нет». Нас было человек десять. Оказалось, что у нас нет никаких пропусков, какие-то люди из госбезопасности говорили, что это всё не согласовано, но тут кто-то поднимал палец, что означало, что это тот случай, когда... И вот мы стали ходить по этим приёмам, нам было жутко интересно. Я помню, самый замечательный приём был в честь годовщины независимости Цейлона, который устраивал сам посол Малаласекера, а мы уже как бы были его знакомые, он нас лично угощал, мы были польщены бесконечно. Мы вышли из главной комнаты в приёмную покурить, и вдруг вырастают два громилы: «Сюда нельзя». Оказалось, что из банкетной никуда нельзя было выходить, везде стояли огромные мужественные «джентльмены» с руками в карманах. Тут выходит Малаласекера и говорит: «Простите, пожалуйста, я забыл вам сказать...». И Рериху (а с ним они были давнишние друзья): «Я совершенно забыл, что сюда собирался заехать Никита Сергеевич Хрущёв». Вы знаете, плотность телохранителей и охранников уже превзошла всё видимое в сансаре. И я помню, Юрий Николаевич оборачивается ко мне: «Вы когда-нибудь видели Хрущёва?». Я говорю: «Господь с Вами, ну кому он нужен?» - «А вот сейчас увидите. - И добавил, - Вы знаете, милейший человек». Дверь распахивается так, как будто её ударили ногой, и вот является Никита Сергеевич, обнимает Юрия Николаевича, низко кланяется Малаласекере и произносит слова, которые меня тогда удивили: «Вы думаете, что я на банкет пришёл, на ваш национальный праздник? Если бы я на все банкеты в посольства ходил, то меня бы вообще нигде не было. А я пришёл ради вас, потому что я вас уважаю». И махнул рукой, давая всем окружающим понять, что никого он вообще не уважает: ни Цейлон, ни их всех. Его лицо как бы говорило: «Ну чего пялитесь, дураки, я вот к нему пришёл». То есть к Рериху. Мы решили, что нам повезло: посмотреть всё-таки фараона вблизи, да ещё явно не в худшем виде. Но вы знаете, что было самое удивительное? Всё-таки это продолжалось долго, и вдруг по окончании Юрий Николаевич подошёл к нам и говорит: «Был пропущен прошлый урок пали, посол сказал, что сегодня вечером надо позаниматься». - Потому что, если отменять занятие из-за каждого банкета, каждого эпизода государственной деятельности, так ведь никогда пали не выучишь. И вот мы все вместе отправились в двух огромных машинах в институт, где стали заниматься. Не хочу всё-таки излагать эту картину односторонне. Я думаю, что атмосфера где-то уже в конце 58-го года стала на Юрия Николаевича действовать. И я стал ощущать в нём - нет, ни малейшей раздражительности или нетерпения! - но мы все стали ощущать какую-то его одинокость. Он, попросту говоря, не привык так жить. А как? Очень просто - в сущности, он не привык жить в атмосфере, где что угодно, любой разговор, каждую встречу надо было каким-то особым образом понимать. Это была атмосфера Москвы, Академии наук и нашего института. Всё имело значение. А ведь к этому надо привыкать. Мы-то в этом были рождены. Что кто сказал, как он сказал, каким голосом, как кто улыбнулся и т. д., и т. д. Вот этого Юрий Николаевич постичь не только не мог, но и не желал. Иначе говоря, - опять же с оговоркой, что были люди замечательные, были прекрасные учёные - он попал в атмосферу неявного или явного холопства, зависимости, а это явление, как мы знаем из русской истории, для России не новое. И вот это постепенно стало его тяготить всё больше и больше. Он, видимо, начинал чувствовать свою, если хотите, экзистенциальную одинокость. Потому что мы же были молодые люди, с которыми не была связана его жизнь. Людей, с которыми была связана жизнь его семьи, его круга в Москве практически уже не было. На самом деле, я думаю, он многое понимал, но он не желал отвечать именно в смысле такого рода понимания. Тут замечательным был один вечер, когда мы остались и опять же стали жаловаться на то, что не хватает времени, которое мы, как вы понимаете, беспардонно тратили зря на пьянки, на разговоры, на обсуждения - тратили на молодость... И вот тогда он (всё это продолжалось не больше 40 минут) - тут он явно выступал как Учитель, и я думаю, он уже осознавал эту свою функцию в отношении к нам - тогда он сказал: «Вот мы сейчас читаем Дхаммападу на пали, читаем два тибетских текста... Но мы же знаем, что такова сансара, таков феноменальный мир, таково страдание духа». Ведь что значит для нас всех страдание? Довольно абстрактная вещь, пока не начинаю страдать лично я или близкие мне люди. Юрий Николаевич тогда сказал: «Поймите, это неудобно, это неприятно, но вы постарайтесь видеть другую сторону этого, назовём это вашим страданием». А другая сторона этого такова, что если бы вы в дополнение ко всему ещё и не страдали, так вообще бы, говоря на добром старом русском языке, и не почесались бы тогда! Вы представляете, что если бы у среднего думающего человека всё было в порядке, он бы превратился, очень быстро, в абсолютную свинью. Только то, что его всё время что-то гложет, что-то неприятно, даже, казалось бы, в полной удаче, в счастье, заставляет его начинать думать о себе как носителе своего собственного уникального сознания. И вот это осознание себя как сознания и всего окружающего как сознания, без этого осознания, он нам говорил, никакие храмы, никакие молитвы, никакие ритуалы ничего с тобой не сделают.
Тут я хочу перейти к последнему моменту, который я считаю наиболее важным и наиболее интересным. К буддизму, который он выражал. Ведь тогда была эра обновления религиозных поисков, или, как теперь стали выражаться на пошлейшем псевдонаучном языке, поиск религиозной самоидентификации. Кошмар! Безвкусица. Самое страшное, когда буддизм или любая другая религия нужны человеку вместо чего-то. Например, жизнь не удалась - человек уходит в религию. Православие не нравится - человек стал заниматься буддизмом. Атеизм опостылел - человек идёт в религию. На самом-то деле это и есть профанация любой религии! Любая религия, любая религиозная философия, я бы добавил от себя, не может быть ни для чего-то, ни вместо чего-то. Если она что-то компенсирует для вас - личную неудачу, неустройство, несчастье - то это же не по-настоящему. Любая религиозная концепция - в своей собственной абсолютной позитивности. И вот это, согласитесь, далеко ещё не всеми понимается. Юрий Николаевич говорил, что для того, чтобы осознать себя как сознание, стремящееся к Нирване или хотя бы к познанию каких-то пусть самых далёких путей, к этой Нирване ведущих, или могущих привести, вот для этого необходима упорнейшая работа не против окружения, не против правительства, не против дураков, не против холуев - это каждый может - а против самого себя. Как сказал Будда: единственная война - война с самим собой, единственная победа - победа над самим собой. Мы, конечно, были дураки, но это как-то проникало в нас всё больше, и больше, и больше. Прошли годы, и уже без Юрия Николаевича это продолжало проникать всё сильней и сильней. Мы коснулись также в наших разговорах с Юрием Николаевичем аспекта, который всегда являлся одним из центральных в русской жизни и остаётся им до сих пор. Мы стали спрашивать, а что же культура, ведь без культуры мы погрязнем, без культуры мы же просто... Я хочу сделать одну оговорку: слово русский я употребляю условно. Если вы серьёзно думаете, что в других странах намного лучше, то это опять же тот же русо-центризм, который всегда считает либо, что в России лучше всего, либо, что в России хуже всего. И то, и другое - нормальный идиотизм среднего человека. В России живут те же сознания, которые не хотят просвещаться, которые не хотят искать путей к просветлению, те же самые, что у бушменов, в Калахари, в Сахаре, в Нью-Йорке. Есть, к сожалению, в русской культуре эта тенденция к самоотделению во что бы то ни стало: нет, у нас не так, надо нас понять. Я бы хотел остановиться на этом важном слове «понять». Юрий Николаевич объяснял нам, что надо вести себя таким образом, чтобы не возбуждать вихри в других сознаниях, чтобы не возбуждать враждебности, ненависти. Потому что это не храбрость, а неразумие.
А мы, уже тогда очень сильно склонные к диссидентству, считали это высшей доблестью: вот, я ему это сказал, дураку, а он просто покраснел от гнева. Конечно же, это не только молодость, это - интеллектуальная тупость. Почему кого-то надо довести до гнева? Так вот, Юрий Николаевич нам отвечал: «Хорошо, пусть культура, но что значит культура? Если вы будете знать ещё и ещё, ещё и японский язык, и корейский, то это не для того, чтобы быть культурным человеком. Любое восприятие феноменов культуры даёт эффект на сознании, только если оно даёт воспринимающему большую свободу в своей деятельности. Разумеется, одна культура, одни языки, одна литературная эрудиция никакой свободы - ни реальной, ни политической - никогда не даст, но она даст то сознательное отношение к себе и к окружающим, которое на самом-то деле и есть свобода». Поэтому он только слегка удивлялся, никогда себе не позволяя не только что некорректного, но даже слегка критического отношения к людям, которые знали бесконечно меньше его. А мы-то уже были элита, как всегда все ученики уже чувствуют себя элитой, преторианской гвардией, мы этого долго не понимали. И вот тогда он сказал: «Это надо употреблять прежде всего на самого себя».
И самый последний момент. Дело в том, что мир начала XX века был весь заражён страшной чумой. И не надо называть эту чуму чумой коммунизма или чумой фашизма. Он был заражён чумой политики. Человек с юных лет - будь то в России, Германии, потом это проявилось в Штатах - воспитывался уже как какое-то сверхполитическое животное, при том, и это очень важно, что у него не было политической свободы. А нет ничего страшнее, чем политика без политической свободы. Это то, что душит младенческое сознание ещё в пелёнках. И вот Юрий Николаевич, окружение которого не только в России, но и на Западе было очень сильно политизировано, очень чётко и открыто говорил о том, что политика относится к разряду тех феноменов, которые настолько сложны, что с ними и политик не справится, не говоря уже о тех, для кого политика - вынужденное и навязанное извне занятие. Поймите, говорил он, что чтение буддийских текстов нужно только для одного. Ни в коем случае не для того, чтобы оторваться от современной политической или любой другой действительности (этот эскапизм он абсолютно осуждал). Помните, о чём говорил Будда, по крайней мере, в четырёх палийских сутрах? Индивидуальное сознание на своём пути должно стать островом. То есть, чем-то самодостаточным. Не изолированным, а самодостаточным в своей сознательной активности. Поэтому, как важна культура для независимости в светских делах, так эта работа сознания, она одна, может вам обеспечить хотя бы предварительную островность. Вы не должны презирать политику, просто вы должны понимать, что она не может находиться в фокусе вашего сознания. Для этого необходима какая-то островность вашего сознания, его именно внутренняя, а не внешняя самодостаточность. Всё это нас, тогда совершенно неразумных, как-то воспитывало. И не то, чтобы мы стали намного добрее или умнее или просвещённее, но уже были даны какие-то начала, которые могли потом в жизни каждого индивидуального сознания развиваться от ситуации к ситуации и давать какой-то не внешний, а чисто внутренний эффект, потому что цель такой работы сознания прежде всего - не опираться на внешнее, не опираться на то, что сознанием не является. Так я вижу сейчас Юрия Николаевича как нашего Учителя и, добавлю, начальника. Причём сказать, что начальник он был либеральный, это ничего не сказать. Какой-то, я бы сказал, зефирный, и при этом все абсолютно его слушались. Его нельзя было не послушаться, потому что любая его рекомендация действовала именно на ваше сознание и действовала изнутри так, что вам казалось, что это уже работа вашего сознания, а не того, кто этому сознанию помогал развиваться. Спасибо за внимание.
Программа: - "Скифы и единство степной Евразии". Видеозапись доклада М.Н. Валл на торжественном собрании, посвящённом 110-летию со дня рождения Ю.Н. Рериха. - Презентация книги М.Н. Валл "Очарование Азии". Заказать книгу М.В. Валл "Очарование Азии" в нашем интернет-магазине: https://knigisibro.ru/books/detail/47619 Маргарита Николаевна Валл (1938-2013) - учёный-лингвист, кандидат филологических наук. Занималась изучением языка и культуры кетов - малой сибирской народности. Заведовала кафедрой иностранных языков Института истории, филологии и философии Сибирского отделения Академии наук СССР.
Друзья! Сегодня 21 мая, день памяти Юрия Николаевича Рериха. ВОСПОМИНАНИЯ О Ю. Н. РЕРИХЕ
Когда кто - то обращался к Юрию Николаевичу с вопросом "что делать?", он отвечал просто: "Надо поднимать энтузиазм и героизм. Надо во всем поддерживать энтузиазм, если он направлен на Общее Благо".
Сам он был истинным подвижником, подлинным служителем Общего Блага. Путь его - путь жертвенного служения, лишенный всякого личного оттенка. В книге "Озарение" говорится: "Только отказавшиеся сознательно от личного и перенесшие сознание в понятие эволюции мира, могут в Нашем понимании называться подвижниками". Все, кто соприкасался с Юрием Николаевичем, интуитивно чувствовали значительность его личности и того влияния, которое он на них оказывал. Нередко одна встреча с Юрием Николаевичем, одна беседа с ним коренным образом меняли взгляды и представления людей, а подчас и саму их жизнь.
В чем же заключалась причина такого воздействия Юрия Николаевича на окружающих? В чем состояла загадка его личности? Думается, что такое воздействие было вызвано особой убедительностью его слов. И эту убедительность придавало словам не только и не столько знание и эрудиция Юрия Николаевича, но то, что он был тем редким человеком, который не только знал каким должен быть совершенный человек, но осуществил его в себе. Он в себе, в самой своей сущности собрал редчайший синтез замечательных человеческих качеств. При внешней невероятной, потрясавшей всех простоте Юрия Николаевича ощущалась бездонная, беспредельная глубина его духовного космоса. И каждый получал доступ к этим глубинам в той мере, в какой сам мог в них проникнуть. Многие интуитивно чувствовали его внутреннее величие. И лишь немногие могли его объяснить.
Говорит Г. Р. Рудзите: "У него был неимоверный внутренний свет. Могу сказать также, что у него был свой, недоступный нам мир, в котором он жил. Он видел и слышал малейшую нашу мысль и даже то, что мы не говорили. Он был удивительно внимателен к каждому, и нежен, и заботлив. И все же у него был еще мир, великий мир, которого мы касались через его ауру, через его свет, мысли и слова, но все - таки этот мир был для нас недоступен. Где - то в глубине души у всех остался его образ - живой, прекрасный, но описать его трудно, ни один фотоснимок его не передает".
Большим потрясением для всех была внезапная смерть Юрия Николаевича. Андрей Николаевич Зелинский сравнил его с птицей, сраженной на лету. Он ушел, полный планов, энергии и сил. И неосуществленное им предстоит претворить еще в жизнь. Об этом говорит Наталия Дмитриевна Спирина: "Померк свет над столицей, и одним служителем Общего Блага стало вдруг меньше".
Многогранен свет, который нес людям Юрий Николаевич. Свет знаний уникальных и свет добра многообразного. Люди перерождались после встречи с ним. Свет потенциальный, заложенный в них изначала, вспыхивал и разгорался от соприкасания со Светочем великого напряжения. Высокие качества, которые Юрий Николаевич проявлял в общении с людьми, пробуждали в них отклик: его забота и внимание к их нуждам; сочувствие и понимание всего, происходящего с ними и в них; слова о высоком, сказанные по сознанию собеседника; его контакт с Высшим, который не прерывался ни на мгновение, - все создавало вокруг него интенсивное поле положительных энергий, которое воздействовало не только на людей, но и очищало окружающее пространство, загрязненное низкими, темными мыслями и эмоциями. Пространство и человек взаимосвязаны и взаимозависимы. И подобные очистители - подлинные благодетели человечества, разрядители энергий зла. Но велика их жертва. Они берут на себя несовершенства окружающего мира и трансмутируют огнем своего сердца. Это благодетельное напряжение неописуемо велико, но и следствия благие не могут быть исчислены нашими мерами, - их длительность, их распространение, их результаты, которые могут сказаться через большие сроки.
Из книги "Воспоминания о Ю. Н. Рерихе". (фрагменты)
21 мая - день памяти Юрия Николаевича Рериха – старшего сына Елены и Николая Рерихов, выдающегося русского востоковеда, лингвиста, филолога, искусствоведа, этнографа, путешественника.
Цитата:
Р.Я.РУДЗИТИС ВОСПОМИНАНИЯ ОБ УХОДЕ Ю. Н. РЕРИХА 23-25 мая
Вернувшись из Москвы, я на несколько дней погрузился в неотложную физическую работу. Я очень устал. Этим объясняю то, что чувства моего сердца могли молчать на событие, ввергнувшее нас в чрезвычайное переживание. В воскресенье, 22 мая, я поздно вернулся из Юрмалы в Межапарк. По дороге зашел еще куда-то в гости. Неужели сердце ничего не предчувствовало? В это время Гаральду пришла невероятная весть. Гунта поехала искать меня в Юрмалу. В половине третьего я пошел к Гаральду.
Весть, которую я услышал, показалась столь невозможной, что даже в первый момент не смогла смутить. Ю.Н. простился с нами. Ю.Н. – наш Друг, столь живой, столь незабываемый, часть нашего бытия, часть нашей жизни и души. Его больше нет! Прибежала Элла со срочной телеграммой, которую нам адресовали Антонюки. Уже завтра будут похороны. Взволнованный Гаральд высказал странные мысли относительно причины ухода. Разве мог он умереть естественной смертью? Как же это возможно? Мы решили немедленно отправиться в путь. Через полтора часа отходил поезд. Мне чудесным образом еще удалось достать билет. Гунта, которая пришла только проводить меня на станцию, поехала со мной вместе. Гаральд достал билет на вечерний самолет.
В дороге было достаточно времени обдумать чрезвычайную весть. Гунта упомянула несколько знаков, которые могли свидетельствовать об уходе Ю.Н. Почему в этот последний общий вечер он не хотел садиться в конце стола? В тот вечер он казался уставшим и задумчивым. Вторая половина подаренной ему пластинки «Парсифаля» представляла собой траурный марш, слушая его, Ю.Н. стал таким странным. Тяжко было вспоминать и о том, что Мета подарила ему красивый альбом о Братском кладбище. И Ю.Н. ведь говорил об отъезде, мы тогда думали, что – в Бурятию. Рае несколько раз сказал, что миссию завершил.
Нет больше Друга, который с невыразимо доброй улыбкой всегда нас встречал, когда мы, стеснительно-взволнованные, звонили в дверь ставшей уже легендой квартиры 35 дома номер 62 на Ленинском проспекте. – А, Рихард Яковлевич! – как он всегда, радостно изумленный, восклицал, складывая руки по-индийски для приветствия. – Пожалуйста, пожалуйста! На его лице можно было заметить трудовую заботу и торопливость, покрытую буддийской дисциплиной и вежливостью. Улыбка, которая побеждала даже врагов, – обновляла, успокаивала. Когда мы прибыли, мы узнали от друзей подробнее о случившемся. Черноволенко был у Ю.Н. еще в пятницу вечером. Ушел от него около половины одиннадцатого. Ю.Н. был в очень веселом настроении. Не было и намека на возможность ухода. Он только что пришел с партийного собрания в Академии, где еще раз обсуждался вопрос Дхаммапады и «Bibliotheca Buddhica». Он был рад, что все теперь уже будет хорошо, что нападок больше нет. (Действительно, после ухода Ю.Н. Дхаммападу, которую какое-то время прятали, можно было достать в магазинах, но, о ужас, в журнале «Наука и религия», уже в номере за июнь, появилась варварская статья против буддийских святынь – как бы выдержало сердце Юрия Николаевича?! Как каждое его завоевание и победа требовали от него напряжения всех нервов и сил духа!)
Ю.Н. и другим еще пару дней назад говорил, что обстоятельства могут сложиться так, что ему придется уехать из Москвы. Это можно было понять и так, что ему придется вообще направиться куда-то подальше отсюда. Еще он говорил: «Что-то надвигается. Все же придется складывать книги!» Ю.Н. неоднократно говорил Черноволенко, что у Н.К. был гороскоп, где был указан и срок ухода, который почти совпал с днем его смерти. Черноволенко думает, что, по всей вероятности, такой гороскоп был и у Юрия. Однако если бы он знал, что его ожидает, то поступал бы иначе. 21 мая, в субботу утром, Ю.Н., вроде бы в хорошем настроении, позавтракал, затем, около 11, внезапно начался сердечный приступ, были боли. Знаменательно, позже об этом Рая напомнила, что в этот же час в Чили началось землетрясение. Ю.Н., однако, не думал, что боли связаны именно с сердцем, но – с животом, который был вздут, потому и поначалу ходил по комнате. Позже Людмила рассказала мне несколько случаев, имевших место в Индии, когда у него начинался приступ будто бы в связи с животом, он даже терял сознание. Но причина могла быть и в переутомленном, ослабленном сердце.
Пригласили Мухина, который небрежно послушал, констатировал, что «лучше», и – уехал. Опять начался приступ. Позвонили Мухину. То ли он, то ли кто-то другой ответил, что он теперь занят. Тогда вызвали врача из поликлиники. Юрий не разрешил делать ему укол. Боли усилились. Ю.Н. лежал в своей комнате. Начался новый приступ. Рая побежала к соседям за помощью. С Ю.Н. осталась Людмила. В 17 часов 40 минут Ю.Н. ушел. Теперь уже бессмысленно упрекать гомеопата Мухина, друга семьи, которому Ю.Н. во время жизни в Москве так доверял. Видно, что Ю.Н. и также сестрички так мало внимания обращали на состояние своего здоровья. Когда в прошлом году весной гемоглобин у него был намного ниже 50, как и у Раи, никто им не рекомендовал более настойчиво прибегать к зелени, витаминам и т.д. Гаральд настоятельно просил их расширить диету, в ином смысле достаточно богатую, также – сделать анализы. И я напоминал. Но мы ведь были столь редкими гостями. Еще в марте Людмила жаловалась на свою слабость, я просил ее вызвать домой хотя бы частного врача, специалиста, ибо и состояние Людмилы могло стать угрожающим. Но ведь ничего не было сделано! Разумеется, здесь больше всего мог бы помочь настоящий друг семьи – врач.
Святослав в этот вечер был в лектории музея, когда ему между записками с вопросами была подана еще одна. Прочтя ее, он замолк и некоторое время стоял с совершенно неподвижным лицом. Тогда его спросили: «Вы, наверно, не можете разобрать почерк, разрешите, мы поможем». Наконец, он поднял голову и сдержанно сказал: «Мне сообщили, что мой брат тяжело болен, мне надо прервать лекцию». Но на самом деле это была весть о неожиданном уходе Ю.Н. В квартиру после Святослава, около 7 часов, пришел Черноволенко. Получасом позже – и Беликов с Кирой, своей родственницей, которым Ю.Н. на этот вечер назначил встречу. Беликов дал ему на отзыв главу из своей книги об отношениях марксизма и восточной философии. Показательно, что Ю.Н. за несколько дней успел просмотреть эту главу, и она лежала у него на столе. Кира, о которой Ю.Н. был хорошего мнения и в прошлом году в августе посвятил в Учение, осталась переночевать у сестричек, и с того времени больше не расставалась с этой квартирой. Она отказалась от своей работы в Таллине и стала секретаршей Святослава на время его пребывания в России. Кира стенографировала и переписывала на машинке импровизированные выступления Святослава. И Девика ее полюбила, ибо, между прочим, она знала и английский. И Черноволенко, будучи другом семьи, после этого долгое время ночевал в квартире, помогая сестричкам. Приехали и троюродные сестры – Митусовы, одухотворенная Людмила Степановна, которую называли просто – «Зюма» [5], к ней Ю.Н. испытывал самые сердечные чувства дружбы, она и часто гостила у них. Действительно, Ю.Н. был чрезвычайно перегружен. Эта нагрузка с каждым днем умножалась. Знала это и Рая; где только могла, отказывала посетителям. И мы старались, чтобы наши люди меньше мешали. Конечно, встречи с людьми горячего сердца не утомили его. Скорее, они давали ему радость и энергию. Утомляли любопытствующие, особенно – мелкие душонки. Те, кто внешне казались вежливыми, но за спиной нередко пытались тормозить его деятельность. Как тяжко иногда приходилось вести битву! Конечно, в конце концов он добивался победы, но какой ценой?! Всегда страдало сердце. Сердце, которое билось только ради блага других, в физическом отношении вовсе не было крепким. Странно, что он сам не обращал на это внимания. Неизменно он говорил, что чувствует себя хорошо. Но уже в «Сердце Азии» отмечается, что во время экспедиции Ю.Н. переутомился и получил сердечный приступ, он потерял сознание, пульс остановился, врач его с трудом оживил. Действительно, его сердце, возможно, терзали «нападения псов», которых путали решительные успехи Ю.Н. в пропаганде буддизма и искусства Н.К. Кто-то в рабочей комнате Ю.Н. раскрыл книгу «Нерушимое», где оказался очерк «Зверье», в котором повествовалось, как сердце могучего льва не выдержало непрестанного злобного лая собак.
Особенно утомляли Ю.Н. скучные собрания в прокуренных табаком помещениях, в которых было много ненужного, даже безобразного. На это он сетовал. И кто знает, что он пережил, встретившись со своим братом, вспоминая родителей. Ведь не случайно он ушел в Мир Засолнечный именно во время пребывания здесь брата, ведь если бы это произошло, когда брата не было, беда была бы несравненно большей, ибо куда бы делись священные вещи и что случилось бы с его квартирой?! Ю.Н. никого никогда не отвергал, всем помогал, хотя бы советом, спокойно отвечал на все вопросы, даже если они были неуместны. Круг подобных вопросов был бесконечно широк. Кроме аспирантов по тибетскому, санскритскому и китайскому языкам, он ведь читал доклады по буддизму и по искусству своего отца и еще рецензировал рукописи и книги. А на дебатах – на какие только вопросы ему ни приходилось отвечать, но он со всеми ситуациями мудро справлялся, иногда приходилось изумляться его ответам, простым и по существу. Наши друзья в этом убедились во время выставки картин Н.К., где он умел так доходчиво, просто объяснить посетителям высокие понятия и образы.
У него не было времени даже на летний отдых, на пребывание среди праны. Он мне рассказывал, что отпуск у него в этом году начнется только в сентябре, до конца июня у него гости из Индии, но в июле надо будет готовиться к съезду востоковедов, который состоится в августе в Москве. Я сказал, что было бы хорошо ему когда-нибудь приехать в нашу Юрмалу, здесь среди праны можно было бы работать намного продуктивнее. Были еще две вещи, которые встревожили Ю.Н. В понедельник ему стало известно, что без его ведома уже отобраны для Новосибирского музея «маловажные» картины. Он ведь надеялся для «Алтая – Сибири», этого центра Страны будущего, оставить настоящие магниты сердца – Н.К. и его самого. Во-вторых, его беспокоило и то, что расстроилась Парижская конференция. Еще 12 мая вечером обсуждались наши события в связи со сбитым самолетом и жесткий ответ Эйзенхауэра. Тогда Ю.Н. сказал: «Серьезное, но интересное время». Он предчувствовал приближение чего-то тяжкого, но впоследствии выравнивающегося в Свете. Беликов рассказал мне из своих бесед с Ю.Н. о его видениях будущего.
«Когда я о чем-то думаю, ответы мне даются в физических образах. Так, когда я однажды думал о мире, то услышал, как кто-то на улице говорит: "Посторонитесь, идет караул!" Такой вот мир приходит». «Как-то весь день меня одолевало беспокойство, я ехал по Комсомольской площади и думал о мире, и увидел, что через мост идут танки, везут пушки». Рассказывая это, Ю.Н. сказал: «Пусть останется между нами». «Об одном у меня беспокойство, что у нашей молодежи мало патриотизма, но этот патриотизм пригодится». Напротив, Святослав Беликову сказал: «Будьте покойны, до 62‑го года ничего не произойдет». В разговоре с нами 24 мая Святослав несколько раз подчеркивал: «Уже в индийских священных писаниях пророчествовалось, то же самое вытекает из положения светил – война неизбежна». Я возразил: «Но как же тогда Е.И. еще в 55‑м году, перед своим уходом, писала на Запад, что будут отдельные потрясения, но войны не будет?» Святослав: «Она могла это сказать в связи с условиями того времени и в качестве ответа на форму вопроса». (Но Девика уже нам поведала: Alles wird Licht sein [6]. Стало быть, после возможных катастроф? Но, разумеется, о последних думать не следует, ибо сама мысль есть магнит, который может способствовать событиям. Во-вторых, ведь все, и великие сроки, зависит от свободной воли человечества и от создаваемой человечеством новой кармы. Кто знает, не миновали ли уже некоторые сроки, и не только Света, но и разрушающей тьмы?) Беликов еще вечером, во время последней встречи, спросил Ю.Н.: «Не может ли планета взорваться?» Тот ответил: «Это исключено». Рая поведала Гаральду: «Е.И. сказала о себе, что она больше не воплотится на Земле. Но Ю.Н. весьма скоро родится вновь, его воплощение очень необходимо будущей России». Ю.Н. как-то сказал: «Если бы я прибыл в Россию шестью годами раньше, физических сил у меня было бы больше». Святослав сказал, что уход иногда ускоряет события. «Ю.Н. ушел на гребне волны, когда он успел выдвинуться». Возможно, что в будущем у него было бы очень много препятствий. Ему здесь уже было трудно. «Он завершил свой труд. В Индии он оставил ряд своих научных работ – свои памятники». Святослав: «И у Е.И. было лучшее время для ухода». (Приехать сюда, в Россию, и войти в этот темп жизни ей было бы очень трудно.) Сразу после ухода Ю.Н., часов в десять вечера, позвонил корреспондент Рейтера. Святослав дал информацию на английском языке. От советской стороны позвонили позже, обещали поместить некролог в «Известиях» и в «Советской культуре», но – обманули. Вышло только краткое сообщение ТАСС. (Позже в журнале «Проблемы востоковедения», №3, появился краткий некролог с портретом.) Явились восточные послы. Звонила Фурцева, выразила соболезнование. Утром останки Ю.Н. увезли в морг. Это очень грустно, но факт. По закону туда увозят и тех, у кого нет официального врачебного диагноза. Сестрички и друзья хотели отложить похороны на 24‑е, на вторник. Святослав настоял – чтобы уже в понедельник. Мы с Гунтой явились в квартиру 23 мая, после 12. Там уже был Гаральд, который здесь оставался на ночь, Беликов, Кира, Черноволенко, троюродные сестры и еще несколько других. Сестрички после всего пережитого, казалось, держатся героически. Готовились ехать в морг. Тогда мы (Рая, Черноволенко, Беликов и я) сели в «Волгу» Ю.Н. – в последний раз. Рая и Черноволенко взяли с собой рубашку и простыни, но заведующая не разрешила одевать, сказала, что сама все сделает, наверно, потому, что была сделана резекция. Пока укладывали в гроб, мы прогуливались по асфальтированному двору, коротали время за тревожными и грустными разговорами. Беликов и Черноволенко многое рассказали. Нам показали и заключение комиссии: склероз артерий сердца! [7] Гаральд подверг сомнению столь простой диагноз – не скрывают ли чего-то? К тому же почему звонили Рае и спрашивали о предыдущем состоянии здоровья Ю.Н.? Почему же он жаловался на живот? Гаральд достал номер телефона врача, однако позже решил далее не расследовать, чтобы не вредить делу. И кроме того – слишком поздно.
Наконец, мы входим в зал. Лицо Ю.Н. совсем как живое. Удивительно свежее, одухотворенное, кажется, что веки глаз движутся, еще проснется. Таким он остался до последнего мгновения в крематории. Заказан небольшой гроб (согласно пожеланию Святослава), обитый белой тканью и обвитый золотистой индийской орнаментальной лентой. Рая покрывает бледно-желтыми гиацинтами. Разливает благовония. Затем началась наша самая печальная поездка – в Институт востоковедения на Армянской улице. Мы сидели на скамейках у бренных останков Друга, и все казалось таким невероятным – как же это возможно, что человека столь внезапно больше нет?! Время уже больше трех часов.
У института собрались провожающие. Входим в зал, навстречу нам звучит, откуда-то издалека, трогающая душу скорбная музыка. Все наполнено в высшей мере торжественным настроем. На стене, над цветами, большой портрет Ю.Н. с надписью 1. «Великому Ученому». Гроб ставят на декорированной сцене. Меняется почетный караул. Чувствуется – все переживают истинное горе. Один за другим говорят ученые. «Имя Рериха – величайшее на Востоке». «Юрий Рерих – крупнейший востоковед». Первым говорит представитель института: «Мы потеряли крупного востоковеда, большого человека. Он написал много трудов, приобрел много учеников. Он укрепил дружбу народов. Мы глубоко опечалены этой тяжелой утратой». 2. Профессор Лебедев от имени Министерства культуры и Союза художников. «...Юрий Рерих приобрел заслуженный авторитет, уважение и любовь всех, кто его знал. Пропагандировал творчество своего отца. Много сил отдал организации его выставки. Принес в дар государству около 200 картин отца. В последнее время немало потрудился, чтобы организовать выставку брата. Осуществил патриотическую задачу содействия русской культуре». 3. Прочли телеграмму на имя Святослава Николаевича от Фурцевой, где она искренне выражает соболезнование. 4. Посол Индии Менон долго говорит по-английски, сердечно, проникновенно. 5. Профессор Шимков от имени Академии наук читает биографию Ю.Н. 6. Профессор Толошевич (?): «Ю.Н. совершил научный подвиг, работу над тибетско-русско-английским словарем, который будет издан учениками. Мы предлагаем учредить Кабинет имени Юрия Николаевича Рериха при институте. Имя Ю.Н. Рериха будет навсегда в наших сердцах». (Кабинет – живой музей, где будут работать сотрудники института.) 7. Посол Цейлона (в белом национальном костюме) в своей речи говорит, что он приехал в Москву в июне 1957 года и договорился со своим правительством, что останется на год, но в сентябре он познакомился с Ю.Н. и подружился с ним, и с тех пор не мог уже с ним расстаться, часто встречался и не уезжал. Каждый контакт с Ю.Н. его обогащал, и невозможность этих встреч в будущем наполняет его скорбью. 8. Профессор Ашарин от Института востоковедения: «Трудно выразить потерю, которую понесла советская наука. Юрий Николаевич заложил многие начинания. Вместе с нами скорбят народы Индии и Цейлона. Отдавал все силы на осуществление связи с этими народами». «Ушел человек кристальной чистоты, боялся даже жестом задеть своего собеседника». «Мы потеряли сотрудника и близкого друга каждого из нас». 9. Посол Непала: «Юрий Николаевич одним своим присутствием облагораживал нашу жизнь». 10. Профессор Хадаров (?) от Монгольской Академии наук: «Мы вместе наметили издать перевод большого труда индийских ученых по буддийской философии». «Юрий Николаевич молнией вспыхнул среди нас. Вспыхнул яркой звездой и погас». 11. Профессор Королев (?), заведующий географическим отделом Академии наук: «В нашей стране люди не знают о великой экспедиции, совершенной Николаем Константиновичем и Юрием Николаевичем в Тибете, Монголии и Гималаях, о всех опасностях, связанных с таким высокогорным прохождением, о всем великом значении не только для культуры и знания языков этих азиатских народов, ибо она дала прикосновение к самому сердцу их – ознакомление европейских народов с самой их сущностью». «Истинно, значение и заслуги Юрия Николаевича не меньше, чем у Пржевальского». Речи кончились. Речи, в которые каждый вложил лучшие дары сердца великому Другу человечества. Вдали хор исполняет «Реквием» Моцарта. Все встают. Начинается прощание. Так много любви и благодарности!
Девика в траурном облачении окуривает сандаловыми благовонными свечами. Разбрасывает землю Индии над уходящим, разливает ароматические масла. Погружается в молитву. Прощается Святослав, сестрички. Венки, на лентах: от Министерства культуры СССР; 2. незабываемому Ю.Н.Р. от отдела Индии; 3. от отделения исторических наук АН СССР; 4. от дирекции и сотрудников Института востоковедения; 5. от Института китаеведения; 6. от редакций журналов; 7. дорогому Ю.Н.Р. от любящих Зелинских; 8. дорогому и любимому Учителю, замечательному человеку и ученому от учеников; 9. дорогому и незабываемому Ю.Н.Р. от друзей (теософов); 10. от Государственной Третьяковской галереи; 11. от посла Индии и офицеров индийского посольства. Началась поездка в крематорий. У гроба я сижу рядом с Девикой, Святославом. Еще Гаральд, сестрички, Гунта, Бируте и другие. За нами едут легковые машины. Последние действия Мистерии. Когда нес гроб, казалось все вне времени и мира, странно. Навстречу нам звучат органные гимны. Maestozo. Океан любви и переживания. Как же еще можно любить человека – чистого, преданного, доброго, бесконечно сердечного, Универсального, огненного духом. Было чудо, что в одном месте стеклось так много любви к человеку. Если бы все это сказали когда-то ему самому, еще живому! Но, о Боже, как мало мы еще умеем приносить радость другому – исполнять высокий завет Е.И. – весть радости! Здесь началось главное прощание, неофициальное, от глубин сердца, как кому подсказывало сердце. Если бы все это записать, была бы возвышенная Песнь Песней. Представитель Института востоковедения – «Замечательный ученый, в ряду блестящих ученых-востоковедов. Его уход – великая потеря». «Ваш светлый образ, образ крупного советского ученого, образ замечательного человека, останется в наших сердцах». Зелинский, сын профессора химии, поклонился, перекрестился сам и перекрестил и тело Ю.Н. «Вы учили нас проходить жизнь, как по струне бездну – красиво, бережно и стремительно. Вы прошли свою жизнь прекрасно и стремительно, но не бережно, не берегли себя, и оттого стали нам еще ближе». «Ю.Н. был очень светлый человек, передавал свет и другим». «Даем обет, что будем стремиться осуществлять все его заветы». Говорит школьный учитель юности Ю.Н.: – Передо мной незабываемый образ юного Рериха. Я помню двух мальчиков, оба учились в моей школе. Это были прекрасные дети. Потом они оказались вне России. И вот, как только представилась возможность, Юрий Николаевич вернулся на Родину, и я встретил такого же прекрасного человека, каким он был в детстве. Прощай, мой мальчик! От аспирантов: – Юрий Николаевич больше не откроет двери со своей милой улыбкой. Обещаем отдавать все силы той науке, которую дал Юрий Николаевич. Другой аспирант: – Юрий Николаевич был для нас вестником Индии. Мы постараемся завершить те работы, которые им начаты. Затем выступала женщина: – Я сельский библиотекарь, и как-то я была на лекции Юрия Николаевича. Когда она кончилась, я стояла со своими друзьями и почему-то оглянулась – не знаю почему. Оглянулась, и увидела Юрия Николаевича, – я не знаю, что он прочел на моем лице, но, взглянув на меня, он вдруг поклонился мне. Вот так – и я стала счастливой. Мне захотелось стать лучше, чище, стало радостно, светло на душе и захотелось передать этот свет, эту радость другим людям. Я уехала домой – и все время со мной этот свет его улыбки, его привета. Как благодарна я за эту встречу на земле! Как благодарна я Юрию Николаевичу, его брату Святославу Николаевичу за тот свет, который они несут нам! Кто-то еще говорил такие слова: «Я был потрясен этой добротой...» «Светлая память человеку за то, что мы имели громадное счастье встретить его на земле».
Прощались и некоторые наши московские друзья. Простился и наш Сергей Антонюк и его жена. Он переживал глубоко, напряженно, вместе со всеми сердцами. Не предчувствовал, что скоро оборвется и его нить жизни. 1 июня я получил телеграмму о его уходе. Недавно ему исполнилось 75 лет. Болел сердцем. Вокруг него собирались московские последователи Живой Этики. Светлый человек. Некоторые подходили к Святославу и что-то ему говорили. Подошла и сельская библиотекарша, ничего не сказала, просто обняла его, и он сердечно ее обнял. В шесть часов в недрах крематория исчезли бренные останки нашего Друга. Сердце было переполнено невыразимыми тяжелыми чувствами. Как же так внезапно может не стать человека? Но если так случилось, значит, в этом есть какой-то смысл. Черноволенко, человек великих чувств и импровизатор, позже сказал: жаль, что в крематории не было рояля. «Но что осталось бы от меня после этого?» – прибавил он. (У него были сердечные приступы.)
Мы отправились на квартиру. После всего пережитого Святослав выглядел дисциплинированным, бодрым. Но и его сердце переутомляется. Он ведь однажды потом не явился в музей из‑за сердца. Он сказал: «Я все думал: если Ю.Н. ушел, значит, так нужно было. Так совпал мой приезд и его уход. Он ушел в полном расцвете своей творческой работы. Как ни болезненны эти расставания, но если подумать, то, может быть, так и лучше. Ю.Н. уже чувствовал возможность перемены». (Беликову Святослав однажды сказал, что уход иногда ускоряет события.) Далее Святослав говорил, что его задачей является создание в Индии центра, который был бы подобен аккумулятору. Его главная задача – сохранить архив и все сокровенное. Понятно, по этой причине он и не может надолго отлучаться из Индии, где его ожидает много важных задач. И так уже несколько месяцев он вне дома. В Дели была выставка, в Наггаре устраивал музей. Некоторые высказали желание, чтобы он пока, хотя бы на месяц, ежегодно приезжал на родину. Я тоже сказал, что в будущем ему надо жить в России. Но Святослава привязывают к месту не только прямые обязанности, но и то, что вряд ли Девика захочет расстаться с Индией. Святослав думал уезжать уже 28 июня. Теперь, в связи с уходом брата, отъезд он откладывает.
Вначале думали квартиру Ю.Н. ликвидировать и библиотеку перевезти в Индию. Теперь, в связи с учреждением Кабинета, часть книг передадут институту. Вообще будут большие решения. Также вначале думали, что сестрички уедут в Наггар, теперь они останутся, может быть, будут получать пенсию. Хрущев обещал посетить выставку Святослава 23 мая, но, в связи с похоронами, надо было отложить. (Он пришел 1 июня, вместе с ним – ЦК, незадолго до закрытия выставки.) Святослав хотел говорить с ним о Музее Н.К. в Ленинграде, о мемориальном Музее – отдельной квартире, где еще проживают художники и нужен ремонт. Сам Ю.Н., как известно, боролся за отдельный музей на Мойке, подавал разные заявления. Пока будут 3-4 комнаты в Русском музее. Святослав хочет говорить с Хрущевым и о буддийском храме, будет говорить и с Фурцевой.
Между разговорами за столом я сказал Святославу, что ему, вместе с отцом, надо задать тон и советскому искусству. Здесь много талантов, но они не могут развернуться. Раньше ездили учиться в Париж. В Академии царит стандарт. Святослав: «Пусть развиваются. Найдут все же свое лицо». «Чем выше в горах, тем воздух прозрачнее. Эту прозрачность и звонкость можно выразить только темперой, но не маслом». «Наше время потеряло вкус красоты – стиль жизни». «Когда Н.К. изучал древние гобелены, кто-то ему сказал: у этих людей был стиль жизни, но у нас его нет. В Индии когда-то был истинный, высший стиль жизни. Теперь этот стиль потерян». 24 мая мы были в квартире с 2 часов до 10 вечера. Был длинный разговор с Девикой. Об уходе Ю.Н. она думает, что так, может быть, и было нужно. Свое звено работы он завершил. Гаральд: «Как?» Девика: «Так же как мать, проводив своих сыновей в мир, завершает свою первую задачу». Она еще раз подчеркивает, что после ужасов войны придет Свет. Я ее просил, чтобы она написала воспоминания о Е.И. и Н.К. Она ответила, что хотела бы больше заботиться о живых, думать, писать, помогать им.
О Н.К. Девика говорит: «Великий Свет!» Два года она жила в Наггаре. Затем переселилась на юг. В Калимпонге проводили два месяца в году ежегодно. Рассказывает о своей работе в Индии. Она много работает. У нее большой опыт. Люди не любят думать. Не знают и настоящих чувств. Как если бы открыть маленькое окошко, а другие окна держать закрытыми.
Сегодня приехал Абрамов Борис Николаевич, имя которого я уже несколько раз здесь слышал. Ю.Н. о нем упоминал. Он когда-то вместе с Хейдоком руководил Рериховским движением в Харбине. Со Святославом мы говорили о йогах. Я сказал, что Е.И. когда-то писала: во всей Индии можно найти хорошо если двух-трех йогов. Святослав упомянул о женщине Анандамои, которая еще живет в горах. Е.И. уважала три личности, которые жили в одно время, но теперь уже ушли: Рамани Махарши, Мадам Рихард – матерь ашрама в Пондишери и Джагадис Боше. Конечно, в горах есть еще йоги, но о них никто ничего не знает. Ю.Н. знал одного йога, учителя Карма Дордже, который жил в пещере и был способен совершать разные феномены. Ю.Н. учился десять лет у ламы Мингиюра. Спальня Ю.Н. – сокровенное помещение, никто из нас там не был. За все эти годы из нас всех только Гунту однажды Людмила туда завела. Теперь это будет памятной комнатой. На стене портрет Ю.Н., чудная, характерная его улыбка. Какой-то художник за несколько дней до ухода Ю.Н. рисовал его, пока беседовал с ним. До последнего момента Ю.Н. собирал книги, даже давал переплести. Здесь все новые интересные научные книги, которые я держал в руках или которые он рекомендовал: об Эйнштейне, о новых достижениях в физике, «Млечный Путь» Бока и т.д. Я всегда жаждал зарыться в фолианты библиотеки Ю.Н. Как мне когда-то была необходима эта восточная литература, когда я писал «Братство Грааля». Ю.Н. ранее неоднократно говорил друзьям: «Берегите Рихарда Яковлевича». Но сам себя не берег. Гаральд ему всегда посылал свои лекарства. И многие друзья просили его беречь себя. Но у него не было времени об этом думать. Людмила рассказывала Гунте, что Ю.Н. нас любил. Да, но как это может теперь помочь, что мы можем дать ему, тому, кто в Засолнечном Мире? И Е.И. и Н.К. дарили мне бесконечно много ласки сердца. Но мы выявляем слишком мало любви. Мы свершаем слишком мало достойных, непреходящих деяний. Наша жизнь зачастую недостойна великой любви.
Действительно, в эти финальные дни Армагеддона надо сконцентрировать все свои силы любви и творчества духа на мыслях заботы о других, о человечестве. Гунта: «Каким же великим магнитом Света являлся Ю.Н., который всю квартиру превратил в Свет и повелел затрепетать Светом каждому сердцу, к которому прикасался». Незабываем вечер 12 мая, когда Ю.Н. всех нас пригласил, собрал, вновь укрепил в дружбе. Там еще были ближайшие друзья из Москвы, Риги, Ленинграда, Таллина. 25 мая мы еще несколько часов побыли на выставке. Приехала и Илзе. Я познакомил ее со Святославом и Девикой. Она сердечно обняла обоих девушек, Гунту и Илзе, и благословила. В тот день, после всего пережитого, и мои силы оказались исчерпанными. Скоро наш с Гунтой поезд должен был отходить. Еще в последний момент она вместе с Илзе решила съездить на квартиру. Там их ожидало самое последнее величайшее переживание: в комнате Юрия на маленьком столике стояла привезенная урна. Квартиру и выставку Святослава в Москве еще посетили Марите, Осташева, Лония и Аустра. От Осташевой эта поездка требовала много сил, ибо и ее сердце больное. Из своих учениц в Даугавпилсе она создала новый «филиал Света». Выставка Святослава в ленинградском Эрмитаже была намечена на 4-5 июня. Затем ее отложили на 7-е и, наконец, открыли только 12‑го числа. Мы, рижане, были в неведении относительно времени открытия, и получилось, что некоторые друзья поехали туда раньше срока.
В день открытия был чрезвычайный наплыв народа, так что не было никакой возможности видеть картины. От наших и из Литвы выставку посмотрело много друзей. Гунта и позже Илзе ночевали у сестер Митусовых. Рассказывали о великом почитании памяти Е.И. и Ю.Н. в комнате Людмилы, где с любовью и сердечностью хранятся фотографии и мемориальные вещи. Троюродные сестры в детстве встречались с Е.И. У Людмилы были книги Учения. Святослав, встретившись с нашими молодыми в Ленинграде, выразил мысль: пусть учат русский и английский языки и историю философии, через несколько лет появится возможность работать в институте Н.К. в Наггаре и приводить в порядок наследие Е.И. и Н.К. Конечно, это могут быть только те из молодых, у кого Живая Этика звучит в сердце, для кого она – единственный смысл, но они должны обладать и широким культурным диапазоном.
Ю.Н. ушел, и открытым остался вопрос – кто теперь продолжит грандиозную всестороннюю работу, начатую Ю.Н.? Разумеется – нет никого. Главное, нужен человек более-менее авторитетный, который был бы способен обращаться к государственным лицам и директорам. И впредь надо будет бороться, особенно с мелкими душонками – чиновниками, которые будут стараться тормозить высокий накал. Ю.Н. не указал достойного преемника не только в духовной области, но и в Институте востоковедения, ибо там, кажется, ни один из его восторженных учеников и аспирантов не является приверженцем Живой Этики, значит, не способен внести духовную линию во все дела. Потому у Святослава и Девики появилось искреннее желание, чтобы в Кабинете при Институте работала и Кира, личность, которая действительно взяла бы на себя ответственность за духовное наследие Ю.Н. и умела бы его мужественно защищать. Кира еще неопытная девушка (29 лет), но она целеустремленная и разумная, зажженная искрой Живой Этики, и среди практических обязанностей она может быстро расти. Конечно, Рая и Людмила свято хранят память Ю.Н., но Рая – еще неиспытанный жизнью горный цветок, она не годится для битвы, и образования у нее слишком мало. К тому же Рая страдает малокровием, а Людмила готовится к трудной операции. Поэтому, конечно, моим самым горячим желанием было – попасть еще раз, и весьма скоро, в квартиру Ю.Н. …
1. Надо забыть все прошлое, не надо думать о причиненных тебе обидах. Лишь бы можно было сотрудничать. Также и народ должен забыть о своих прошлых обидах. Будущее светло, надо все ему принести.
2. Надо перекинуть мост в будущее, не надо оглядываться назад. Если ты совершил ошибку, подумай, как надо было поступить и в следующий раз так и поступай. Не надо жалеть прошлого. Изменяются отношения, изменяется и аура.
3. Каждый день для развития мышления надо брать какой - нибудь вопрос и рассматривать его со всех сторон и сопоставлять с другими вопросами. Советовать это и другим.
4. Надо изучать психическую энергию, наблюдать за ее выявлениями. Записывать.
5. Надо следить, чтобы каждое действие, даже малейшее, было сознательно. Если я беру книгу или протягиваю руку, - чтобы это происходило сознательно.
6. Надо построить свой внутренний устав или правила поведения, чтобы знать, чем руководствоваться.
7. Живая Этика - норма поведения, приложенная к жизни.
8. Выбери себе несколько раз в день время для молчания духа, в безмолвии откроем сердце Указу Вл.,иногда своими желаниями мы заглушаем голос Учителя.
9. Если случайно является новая мысль, новое настроение, переживание, надо записать, потом конкретно явится ответ жизни. Особенно внимательным надо быть к повторным мыслям.
1О. Вечером надо продумать, что сегодня сделал по Учению. Не то, что уже по твоей натуре согласно с Учением, но то, что ты по Учению совершил наперекор своей натуре.
11. Самое главное - выдержка во всем. Мы многое хорошее начинаем, но не кончаем.
12. Когда человек начинает заниматься Учением, происходит будто сгущение теней. У каждого выявляются сильнее его плохие качества. Также, когда вспахивают землю, появляются сорняки. Происходит переоценка. Потому надо знать свой путь и обрести терпение.
13. Самая сердечная беседа - это с глазу на глаз. Так любят беседовать на Востоке. Не надо читать вместе, но отдельно, потом делиться.
14. Требовать, приказывать другому не надо, но высказать так, чтобы другой понял. Найти такую формулу, которую другой принял бы.
15. Убедить личным примером.
16. Важно подобрать слова, чтобы не увеличивать самость другого. А то вместо помощи можно ухудшить дело.
17. Кто руководит, должен иметь чуткость, чтобы видеть, хватит ли у другого огня и сил для дальнейшего развития. Каждый приходящий приносит свою ношу - Карму, прежде чем приобщить, надо узнавать, кто он.
18. Что же делать? Принимая во внимание теперешние условия, возможности, старайся говорить на понятном языке. Надо путем науки, искусства, морали воздействовать на окружающее и поднимать энтузиазм и героизм. Надо во всем и всегда поддерживать энтузиазм, если он направлен на общее благо.
19. Западные философы говорят высокие слова, но живут обыденной жизнью. А от того Запад не преуспевает. Напротив, Восток сразу применяет в жизни.
2О. Вряд ли западным путем можно освободиться от своих ошибок. Запад советует раскаяние, но это - цепь. Восток же не думает об ошибках, но сразу, всем существом, старается жить так, как надо».
Правила форума
Справка
Расширения
Ответ: Юрий Николаевич Рерих 
Линейный вид
