Это интересно

[ТИМА]

Поскольку вся пресса указывает на разгул русского террора как до, так и после кончины царя, то беглый обзор устройства русского общества позволит нам лучше понять происходящие события.

То, что ныне известно как русская аристократия, состоит из трех различных элементов. Оные представлены в основном коренными славянами, коренными татарами и разного рода обрусевшими иммигрантами из других стран, а также подданными завоеванных государств, таких, как Балтийские губернии.

Цветом haute noblesse, чья родословная, вне всяких сомнений, возводит их в первый ранг, являются Рюриковичи — потомки великого князя Рюрика и владетелей прежде независимых княжеств Новгородского, Псковского и прочих, составлявших государство Московское.

Таковыми являются князья Барятинские, Долгорукие, Шуйские (их род пресекся, мы полагаем), Щербатовы, Урусовы, Вяземские и другие.

Москва со времен Екатерины Великой была местом средоточия большинства этих князей; и, хотя многие из них разорены, они все так же горды в своей исключительности, как и французские аристократические фамилии квартала Сен-Жермен.

Имена знатнейших из них практически неизвестны за пределами империи, ибо, недовольные реформами Петра и Екатерины и неспособные играть при дворе такую же видную роль, как те, кого они «любовно» величают parvenus, сии фамилии кичливо гордятся тем, что никогда не служили ни в одной из подчиненных должностей и не имели дел с Западной Европой и ее политикой.

Живя лишь своими воспоминаниями, они составляют отдельный класс и обитают на своего рода высоком социальном плато, откуда высокомерно взирают на простых смертных.

Род многих старинных фамилий пресекся, а большинство из оставшихся доживают свой век в благородной бедности.

Рюрик, как хорошо известно, по происхождению был не славянином, но варяго-россом, хотя национальность его, как и людей, пришедших с ним в Россию, в течение нескольких лет была предметом научного спора между двумя знаменитыми профессорами Санкт-Петербурга — Костомаровым и Погодиным (ныне покойным).

Послы славян, умолявших Рюрика прийти и править их страною, обратились к нему якобы со следующими зловещими словами: «Идем с нами, великий князь... земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет», — словами, столь же справедливыми ныне, как и тогда.

Приняв сие приглашение, Рюрик в 861 году вместе с двумя своими братьями пришел в Новгород и положил начало русской нации.

«Рюриковичи», стало быть, — потомки сего князя, двух его братьев и сына Игоря, род, охватывающий многие поколения князей и владетелей княжеств.

Правящий дом Рюриков пресекся со смертью Федора, сына Ивана Грозного.

После некоторого периода смуты к власти пришли Романовы, из рода мелких дворян.

И поскольку это произошло только в 1613 году, то вполне резонно, что князь П.Долгорукий — современный историк Екатерины II, книга которого в России запрещена, не в силах превозмочь кровную обиду, бросил нынешнему императору следующий упрек: «Александр II не должен забывать, что всего два с небольшим века назад Романовы держали стремена князей Долгоруких».

И это несмотря на то что Мария, княжна Долгорукая, вышла замуж за Михаила Романова уже после того, как он стал царем.

Татарские княжеские фамилии происходят от татарских ханов и вельмож Золотой Орды и Казани, столь долгое время державших Россию в порабощении, но которых Василий III, отец Ивана Грозного, заставил платить дань с 1523 по 1530 год.

Из ныне здравствующих фамилий этой крови можно упомянуть князей Дондуковых.

Глава этого рода прежде служил генерал-губернатором в Киеве, а позже в такой же должности в Болгарии.

На них с презрением взирают как «Рюриковичи», так и старинные литовские и польские княжеские фамилии, которые ненавидят русских потомков Рюрика так же, как те — своих римско-католических соперников.

Затем следует третий элемент — старинные ливонские и эстляндские бароны и графы, курляндские аристократы и freiherrs, кичащиеся своим происхождением от первых крестоносцев и свысока глядящие на славянских аристократов, а также различные чужеземцы, которых приглашали в страну все сменявшие друг друга монархи — западный элемент, привитый русской нации.

Имена позднейших immigres в некоторых случаях русифицированы до неузнаваемости, как например, английские Гамильтоны, преобразившиеся ныне в Хомутовых!
(Было по меньшей мере три аристократических рода Хомутовых. Согласно преданию, один из них происходит от Томаса Гамильтона из Шотландии, эмигрировавшего вместе со своим сыном Питером в Россию в 1542 году).

Мы не располагаем данными, которые бы позволили привести точное количество представителей этих классов; но по переписи 1842 года потомственное дворянство насчитывало 551 970 человек, а личное — 257 346.
Оные составляли целую империю всевозможных дворянских званий, включая княжеские фамилии и низший слой дворянства.

Есть также и нетитулованная знать — потомки старинных русских бояр, которые зачастую кичатся своею родословною еще пуще князей.
Например, Демидовы и Нарышкины всегда, когда им предлагали княжеский или графский титул, неизменно высокомерно отказывались от сей чести, полагая, что царь в любой момент кого угодно может сделать князем, но Демидовым или Нарышкиным — никогда.

Петр Великий, отменив барские привилегии бояр и сделав должности империи доступными для всех, основал чин, или касту гражданских чиновников, разделив их на четырнадцать классов.
Первые восемь чинов жаловали звание потомственного дворянина, последние же шесть — лишь звание личного дворянина, которое не передавалось по наследству.

Чин не прибавляет родовитости дворянам, но возводит в более высокий ранг людей низкой породы (слово чиновник в устах дворян многие годы выражало презрение).

И лишь со вступлением на престол Александра был упразднен старый указ, лишавший дворянского звания и низводивший до уровня крестьянства любую семью, которая в течение трех последних поколений не состояла на государственной службе.

Оных называли однодворцами, и в числе их оказались некоторые из древнейших родов, подпав под указ 1845 года, когда император Николай повелел пересмотреть дворянские титулы.

Тонкость различий между этими четырнадцатью классами столь же озадачивает иностранца, как и последовательность пуговиц у китайского мандарина или бунчуки паши.
(Бунчуки паши — конские хвосты, которые прежде носили впереди турецкого паши в торжественных случаях. Число бунчуков определяло чин — паша однобунчужный (бригадир), паша двухбунчужный (ферик, дивизионный командир) и паша трехбунчужный (мушир, генерал-аншеф).

Помимо этих враждебных элементов высшего и низшего дворянства, прямых потомков бояр старины — славянских пэров времен расцвета России, раздробленной на мелкие княжества, которые сами выбирали себе князя, которому желали служить, покидали его по собственной воле и были его вассалами, но не подданными и имели собственную военную дружину, без чьего утверждения ни один указ великого князя не имел силы, а также помимо возведенных в дворянское достоинство чиновников, сыновей священников и мелких торговцев, насчитывается еще 79 миллионов другого люда.

Их можно подразделить на освобожденных крестьян (22 млн.), удельных крестьян (16 млн.) и городских крестьян (около 10 млн.), проживающих в городах, предпочитая земледелию различные ремесла и место домашней прислуги.

К остальным относятся:

1) мещане, или мелкие буржуа, стоящие лишь на одну ступеньку выше крестьян;
2) огромная армия купцов и торговцев, подразделяющаяся на три гильдии;
3) потомственные граждане, не имеющие отношения к дворянству;
4) черное духовенство, то есть монахи и монахини, и белое духовенство, или женатые попы — отдельное сословие с правом наследования; и
5) военные.

Мы не включаем в нашу классификацию 3 млн. мусульман, 2 млн. евреев, 250 тысяч буддистов, языческих ижоров, савакотов и карелов, которые, похоже, совершенно довольны владычеством России, вполне терпимой к их вероисповеданиям.

За исключением более образованных евреев и некоторых фанатичных мусульман, их мало волнует рука, правящая ими.

Но напомним читателю, что в России более ста различных национальностей и племен, говорящих более чем на сорока различных языках и разбросанных на территории площадью в 8 331 884 английские квадратные мили;
что населенность России, европейской и азиатской, не превышает десяти человек на одну квадратную милю, что железных дорог очень мало и их легко контролировать, а другие средства передвижения крайне скудны.

Насколько реально совершить всеобщую революцию в Российской империи — можно только догадываться.

Располагая такой малостью для объединения многочисленных национальностей в единое движение, иностранцу подобное предприятие покажется столь безнадежным, что отобьет охоту даже у интернационалиста или нигилиста.

Добавьте к этому истую преданность освобожденных крепостных и крестьянства царю, в котором они видят одновременно благодетеля угнетенных и помазанника Божьего, главу их церкви — и вопрос станет еще более проблематичным.

В то же время не стоит забывать и уроков истории, не раз являвшей нам, как огромные просторы империи и отсутствие сплоченности среди ее подданных оказывались в моменты величайших кризисов мощнейшими факторами ее разрушения.

Сердце России бьется в Москве, мозг же плетет заговор в Санкт-Петербурге, и любое движение, дабы быть успешным, должно охватить оба центра...

Санкт-Петербург в действительности является аристократическим «Parc aux Cerfs» [«Parc aux Cerfs» — гостиница, где Людовик XV принимал молоденьких любовниц, которых ему поставляла мадам де Помпадур.], местом бесстыдного распутства и дебошей, с такой малой толикой национального в нем, что даже само его название — немецкое.

Это естественный порт ввоза всех континентальных пороков, равно как и порочных идей о нравственности, религии и социальном долге, столь широко распространенных ныне.

Санкт-Петербург оказывает на Россию такое же растлевающее воздействие, какое Париж — на Францию.

Влиятельный российский журнал «Русская речь» дал на днях следующее описание санкт-петербургского общества:

Общество спит, то есть даже не спит, а вяло дремлет, лениво открывая по временам свои безжизненные глаза, как открывает их человек, дремлющий в неестественном положении после сытного обеда, чувствующий, что ему надо расстегнуться, чтобы дать место и возможность желудку правильно и свободно переварить обильно поглощенную им пищу; но обед был парадный, тело затянуто в мундир, везде жмет, всюду тесно — и человека томит тяжкая дремота, кровь приливает к голове, из его уст вылетают не то крики, не то стоны, чувствуется отек в ногах, тяжело дышать, а рука инстинктивно держится за борт мундира, чтобы хотя немного, хотя на одну пуговицу освободить гнетущую тесноту.

Но пока общество дремлет, не переварив еще недавно проглоченной пищи, не дремлют те плотоядные шакалы, которые привыкли не к правильной пище, а к еде когда и где попало.

Грех седьмой заповеди, грех не только во плоти, но перенесенный на мысль, на душу человеческую, гнездится в общественной среде.

Прелюбодеи мысли, прелюбодеи знания и науки, прелюбодеи труда царят в нашем обществе, и повсюду лезут в его представители, и повсюду кичатся своею наглостью, и повсюду преуспевают, отбросив всякий стыд, откинув всякую заботу хотя немного прикрыть свои действия в глазах тех, кого они эксплуатируют, из кого выжимают все, что только можно выжать из такого глупца, как человек.

Казнокрады, расхитители общественной и частной собственности, воротилы и акционеры множества дутых акционерных предприятий, шантажисты, развратители женщин и детей, подрядчики, ростовщики, переметные адвокаты, кабатчики и кулаки всех национальностей, всяких религий, всех классов общества — вот современная общественная сила, вот хищная порода, ликующая, насыщающаяся, громко чавкающая своими не знающими отдыха челюстями, лезущая патронировать все — и науку, и литературу, и искусство, и даже самую мысль.

Вот оно — царство от мира сего, плоть от плоти и кровь от крови от образа зверина, в котором зачат был человек!

Такова социальная этика нашей современной России, по российскому же свидетельству.

А если это так, тогда она достигла той критической точки, когда должна либо погрузиться в болото разложения, подобно Древнему Риму, либо устремиться к возрождению через все ужасы и хаос «разгула террора».

Пресса изобилует осторожными сетованиями по поводу «упадка сил», хронических признаков стремительно надвигающегося разложения общества и глубочайшей апатии, в которую, похоже, впал весь русский народ.

Единственными существами, полными жизни и бодрости посреди всей этой летаргии пресыщения, являются вездесущие и незримые нигилисты.

Ясно, что перемены неизбежны...

И вот из этой социальной гнилости вырос черный гриб нигилизма.

Его рассадник подготовлялся годами — постепенным истощением нравственности и чувства собственного достоинства, а также развращенностью высшего общества, всегда подталкивающего к добру или ко злу стоящих ниже себя.

Недоставало только случая и главного героя.

При паспортной системе Николая возможность развратиться парижскою жизнью имела лишь горстка богатых дворян, коим своенравный царь дозволял путешествовать.

И даже эти баловни царской милости и фортуны должны были подавать прошение за шесть месяцев до выезда и платить тысячу рублей за свой паспорт; им грозил огромный штраф за каждый день пребывания сверх положенного срока, а также перспектива конфискации всего имущества, коли их пребывание за границей превысит три года.

Но с восшествием на престол Александра все переменилось: за освобождением крепостных последовали многочисленные реформы: свобода печати, введение суда присяжных, уравнение в гражданских правах, бесплатные паспорта и прочее.

Хотя сами по себе реформы были хороши, но они столь молниеносно обрушились на народ, непривычный даже к малой толике подобных свобод, что повергли его в состояние сильнейшей лихорадки.

Пациент, скинув свою тесную пижаму, носился по улицам, как полоумный.

Потом грянула польская революция 1863 года, в которой приняли участие многие российские студенты.

Затем последовала реакция, и репрессивные меры принимались одна за другою, но было уже слишком поздно.

Зверь в клетке почувствовал вкус свободы, хотя бы и столь кратковременной, и не мог уже быть таким же покорным, как прежде.

Если при старом режиме в Париже, Вене и Берлине можно было встретить лишь по одному русскому путешественнику, то теперь — тысячи и десятки тысяч; столько посредников было задействовано, чтобы импортировать в Россию модный порок и научный скептицизм.

Имена Джона Стюарта Милля, Дарвина и Бюхнера не сходили с уст безусых юнцов и беспечных девиц в университетах и гимназиях.

Первые проповедовали нигилизм, последние — права женщин и свободную любовь.

Одни отращивали волосы под мужика и надевали красную крестьянскую рубаху и кафтан, другие коротко стриглись и предпочитали голубые очки.

Профсоюзы, зараженные идеями Интернационала, росли как грибы, и демагоги разглагольствовали в трактирах о конфликте между трудом и капиталом. Котел начал закипать.

Наконец пришел и главный герой.

Историю нигилизма можно рассказать в двух словах.

Своим названием нигилисты обязаны выдающемуся романисту Тургеневу, который создал образ Базарова и окрестил сей тип словом нигилист.

Знаменитый автор «Отцов и детей» слабо представлял тогда, в какую национальную деградацию его герой ввергнет русский народ двадцать пять лет спустя.

Только Базаров, в ком романист с сатирическою точностью изобразил характерные черты некоторых «богемных» отрицателей, тогда лишь замерцавших на горизонте студенческой жизни, имел мало общего, не считая имени и материалистических устремлений, с замаскированными революционерами и террористами сегодняшнего дня.

Ограниченный, желчный и нервный, этот studiosus medicinae являет собою лишь беспокойный дух полнейшего отрицания; того мрачного, но все же научного скептицизма, что царит ныне в рядах высших интеллектуалов; дух материализма, в который искренне верят и так же искренне проповедуют; плод долгих размышлений над сгнившими останками человека и лягушки в анатомической комнате, где мертвый человек тревожит его ум не более, чем мертвая лягушка.

За пределами животной жизни все для него — ничто; «чертополох», растущий из комка грязи — вот все, чего человек может ожидать после смерти.

И сей тип — Базаров — был избран студентами университетов своим высшим идеалом.

«Дети» стали разрушать то, что построили «отцы»...

И теперь Тургенев вынужден вкушать горькие плоды от древа, посаженного им самим.

Подобно Франкенштейну, который не смог контролировать механического монстра, созданного его же изобретательностью из кладбищенского гнилья, он теперь обнаруживает, что «тип» его, с самого начала бывший для него ненавистным и ужасным, превратился в разглагольствующий призрак нигилистического бреда, социалиста с окровавленными руками.

Пресса по инициативе «Московских ведомостей» — газеты, издающейся вот уже сто лет, поднимает сей вопрос и открыто обвиняет самый блестящий литературный талант России — того, чьи симпатии всегда были на стороне «отцов», в том, что он первым посадил ядовитый сорняк.

Вследствие особого переходного состояния, которое роcсийское общество переживало с 1850 по 1860 год, это название было с восторгом одобрено и принято, и нигилисты начали появляться на каждом углу.

Они завладели национальной литературой, а их новоиспеченные доктрины стали молниеносно распространяться по всей империи.

И ныне нигилизм претворился в некую державу — imperium in imperio.

Но России приходится бороться уже не с нигилизмом, а с ужасающими последствиями идей 1850 года.

Отныне «Отцы и дети» должны занять выдающееся место — и не только в литературе как образец неординарного таланта, но и как произведение, открывшее новую страницу в российской политической истории, конца которой ни единый человек предсказать не может.

Блаватская Е.П. "История одной книги"

[ТИМА]

АСТРАЛЬНЫЙ ПРОРОК

Каждый образованный англичанин слышал имя генерала Ермолова, одного из величайших военных героев нашего века; и если человек хоть немного знаком с историей Кавказских войн, то он не может не знать и о подвигах одного из главных покорителей этой страны неприступных твердынь, где Шамиль и его предшественники долгие годы противостояли силе и мастерству русских армий.

Но, помимо этих подвигов, в его биографии было еще одно событие, о котором рассказал сам герой и которое может заинтересовать тех, кто изучает психологию.

Нижеследующая цитата представляет собою дословный перевод фрагмента из русскоязычной книги В. Потто "Кавказская война".

В томе II, в главе под названием "Последние годы Ермолова" (с. 829–832), читаем:

Тихо и незаметно пролетели в Москве последние дни героя.
12 апреля 1861 г. он скончался на 85-м году своей жизни, сидя в своем любимом кресле, положив одну руку на стол, другую – на колено, хотя еще за несколько минут до смерти он, по своей старой привычке, постукивал по полу ногою.
О том впечатлении, которое произвела на россиян эта смерть, наилучшим образом свидетельствует напечатанный в "Кавказе" [русской ежедневной газете] некролог, в котором нет ни единого незаслуженного слова в его адрес.

Вот что в нем сказано:

"12 апреля, в 11 3/4 утра, в Москве скончался известный всей России генерал от артиллерии Алексей Петрович Ермолов.

Его имя знает каждый русский, с ним связаны ярчайшие страницы нашей национальной славы: Валутино, Бородино, Кульм, Париж и Кавказ всегда будут напоминать нам об этом герое – гордости и украшении русской армии и народа...

Мы не станем перечислять все заслуги Ермолова.

Его высочайшее звание – истинный сын России, в самом полном смысле этого понятия".

Необходимо отметить, что и эта смерть не обошлась без собственной легенды довольно странного и мистического характера.

Вот что рассказывает друг Ермолова, хорошо знавший его:

"Однажды, уезжая из Москвы, я заглянул к Ермолову, чтобы попрощаться с ним, и не смог сдержать эмоции при расставании.

– Не бойся, – сказал он мне тогда, – мы еще встретимся; до твоего возвращения я не умру.

Это было за восемнадцать месяцев до его смерти.

– Над жизнью и смертью только Бог властен! – ответил ему я.

– А я тебе говорю совершенно точно, что в ближайший год не умру; вот разве что немного позже, – сказал он.
С этими словами он повел меня к себе в кабинет, где извлек из закрытого сундука исписанный листок бумаги, положил его передо мной и спросил:

– Чей это почерк?

– Твой, – ответил я.

– Тогда читай!

Это было нечто вроде памятной записки – перечень дат, открывавшийся тем годом, когда Ермолову был присвоен чин подполковника, и отмечавший, на манер заранее составленной программы, каждое важное событие его столь богатой событиями жизни.

Он стоял рядом и следил, как я читаю, но, когда я добрался до самого последнего абзаца, он закрыл ладонью заключительные строки.

– Это тебе не надо читать, – сказал он. – Здесь записан год, месяц и день моей смерти.

Все, что ты тут прочитал, я написал уже давно, и все сбылось, до самых мельчайших подробностей, и вот как мне удалось составить эту бумагу.

Когда я был еще молодым подполковником, меня направили по службе в маленький уездный город Т.
Мои апартаменты состояли из двух комнат: одна – для слуг, и вторая – для меня.
Пройти во вторую можно было только через первую.
Однажды я допоздна засиделся в своей комнате за столом за работой, а когда закончил писать, раскурил трубку, откинулся в кресле и погрузился в мечтательное состояние, как вдруг, подняв глаза, увидел, что передо мною, по ту сторону стола, стоит какой-то человек: судя по одежде, далеко не благородного сословия.

Прежде чем я успел спросить, кто он и что ему нужно, незнакомец сказал: "Возьми перо и пиши".

Словно почувствовав на себе воздействие какой-то непреодолимой силы, я молча повиновался.

И тогда он продиктовал мне все, что должно было случиться со мною в жизни, назвав в конце день и час моей смерти.

После этого он тут же исчез, как будто растворился.

Только спустя несколько минут я оправился от потрясения, после чего вскочил с кресла и выбежал в соседнюю комнату, через которую он обязательно должен был пройти.

Распахнув дверь, я увидел, что мой писарь пишет что-то за столом при свете свечи, на полу, прямо поперек входа, спит ординарец, а сама дверь плотно закрыта и заперта на засов.

На мой вопрос: "Кто здесь только что был?" – удивленный писарь ответил: "Никого".

И до сего дня я никому об этом не рассказывал, – заключил свое повествование Алексей Петрович, – потому что знал, что мне все равно никто не поверит: одни скажут, что я сам все это выдумал; а другие решат, что у меня случались галлюцинации.

Но лично для меня вся эта история – неоспоримый факт, объективный и очевидный факт, осязаемым подтверждением которого служит вот этот письменный документ".

Последняя дата в списке, как выяснилось после смерти генерала, оказалась абсолютно точной.

Он умер в тот самый год, день и даже час, которые были записаны на листке его собственным почерком.

Ермолов был похоронен в Орле.

Перед его могилой установлена неугасимая лампада, сделанная из корпуса артиллерийского ядра.

На его чугунной поверхности неумелой рукой выведены слова: "Кавказские солдаты, служившие в Гунибе".
Вечный огонь был зажжен вследствие стараний и благодарной любви рядового состава Кавказской армии, пожертвовавшего из своего убогого жалования (поистине по копеечке!) необходимую сумму.
И этот скромный памятник выглядит убедительнее и прекраснее самого богатого мавзолея.

Других памятников Ермолову в России нет.

Но сами высокие и гордые скалы Кавказа стали тем вечным пьедесталом, на котором каждому истинно русскому человеку видится величественный образ генерала Ермолова, окруженный ореолом непреходящей и бессмертной славы.

А теперь скажем несколько слов о природе вышеописанного видения.

Нет никаких сомнений в том, что в сжатом и конкретном рассказе генерала Ермолова все точно до последней запятой.

Он был вполне прямолинейным и искренним человеком, с ясным умом и без какой-либо примеси мистицизма: настоящий солдат, честный и благородный.

Более того, вышеописанный эпизод из его жизни подтверждается также свидетельством его старшего сына, с которым автор этих строк и ее семья поддерживали личное знакомство во время их многолетнего проживания в Тифлисе.

Все это служит надежной гарантией подлинности феномена, о котором напоминает, помимо прочего, сам составленный генералом письменный документ с точным указанием даты его смерти.

Кем же был этот таинственный гость?

Спиритуалисты, разумеется, увидят в нем развоплощенное существо, "материализованный дух".

Они скажут, что только человеческий дух способен предсказать целую серию событий и так ясно увидеть будущее; и мы готовы повторить это вслед за ними.

Но, соглашаясь с ними в этом, мы расходимся во всем остальном: то есть если, по мнению спиритуалистов, этим видением был дух, отличный от высшего Эго генерала, то мы утверждаем совершенно обратное и говорим, что это было именно его Эго, и готовы аргументированно доказать свою правоту.

Прежде всего необходимо выявить raison d'etre, рациональное объяснение этого видения, или пророчества.

Если бы, к примеру, я была развоплощенным духом, разве я стала бы являться абсолютно незнакомому человеку просто, чтобы порадовать его сообщением о его грядущей судьбе?

Если бы генерал признал в своем госте кого-то из родственников: своего отца, мать, брата или закадычного друга, который обратился бы к нему с какими-то полезными предостережениями, тогда это было бы хоть какое-то, пусть даже очень слабое, подтверждение справедливости спиритуалистической теории.

Однако ничего подобного в данном случае нет: просто "какой-то человек, судя по одежде, далеко не благородного сословия".

И коль скоро это так, то для чего было душе какого-нибудь бедного развоплощенного лавочника или рабочего утруждать себя появлением перед совершенно посторонним человеком?

А если "дух" просто выбрал себе для проявления такой внешний облик, то для чего вообще были нужны этот маскарад и посмертная мистификация?

И если "дух" наносит такие визиты по своей собственной воле и развоплощенное существо само решает, кого облагодетельствовать своими откровениями, не считаясь ни с какими общепризнанными законами сообщения между двумя мирами, то какие веские причины могли побудить этого предполагаемого "духа" изображать перед генералом "вещую Кассандру"?

Абсолютно никаких.

И настаивать на обратном означало бы просто добавить к портрету теории "духовных посещений" еще одну абсурдную и отталкивающую черточку и выдумать еще одну причину для осквернения святости смерти.

Материализация нематериального Духа – божественного Дыхания – спиритуалистами сродни антропоморфизации Абсолюта теологами.

Именно две эти претензии вырыли почти непроходимую пропасть:
с одной стороны – между теософами-оккультистами и спиритуалистами, а
с другой – между теософами и церковными христианами.

Вот как объяснил бы это видение, в соответствии с эзотерической философией, теософ-оккультист.

Для начала он напомнил бы читателю о том, что скрытая в нас Высшая Сущность с ее sui generis законами и условиями проявления, до сих пор остается практически неизученной terra incognita для всех (включая спиритуалистов) и для ученых в особенности.

А затем он напомнил бы читателю одно из фундаментальных учений оккультизма.

Он сказал бы, что помимо божественного всеведения, заключенного в его собственной природе и сфере деятельности, индивидуальное бессмертное Эго обладает еще одним качеством: для него не существует в вечности ни прошлого, ни будущего, но есть только непреходящее настоящее.

Таким образом, если признать или хотя бы условно принять это учение, то представляется вполне естественным, что для высшего Эго вся жизнь создаваемой им личности от рождения до смерти так же хорошо и ясно видна, как она неведома и скрыта для ограниченного зрения его преходящей, смертной формы.

Следовательно, с точки зрения оккультной философии причиной видения послужило именно оно – высшее Эго.

Генерал Ермолов сообщил своему другу, что засиделся ночью за работой – что-то писал, а потом погрузился в мечтательное состояние, и, когда поднял глаза, перед ним предстал странный незнакомец.

Вероятно, эта мечтательность на самом деле была охватившей его дремотой, вызванной усталостью от долгой работы, и в результате осознанная деятельность сменилась механическими действиями чисто сомнамбулического характера.

Личность начала ощущать Присутствие Высшей Сущности, спящий человеческий автомат подпал под власть индивидуальности, и рука, перед этим несколько часов занятая письмом, возобновила ту же самую деятельность – на сей раз механически.

А после пробуждения личности показалось, что документ был написан ею под диктовку незнакомца, чей голос она слышала, хотя на самом деле она просто воспринимала внутренние мысли (или, правильнее будет сказать, знания) своего собственного божественного Эго – духа, обладающего даром пророчества благодаря своему всеведению.

Его "голос" был просто необходимой адаптацией того, что Высшему сознанию известно относительно жизни смертного человека, в процессе перевода этой информации на уровень низшего сознания.

Все прочие подробности, "сохраненные" памятью, также вполне согласуются с этим объяснением.

Таким образом, незнакомец, одетый как простой коробейник или ремесленник, стоявший, по словам генерала, на некотором расстоянии от него самого, принадлежит, так же как и "голос", к хорошо известному типу феноменов, именуемому ассоциацией идей и воспоминаний в сновидениях.

Те сцены и картины, которые мы наблюдаем во сне, – события, длящиеся, как нам представляется, часами, днями, а иногда и годами, на самом деле занимают даже меньше времени, чем молниеносная вспышка в момент пробуждения и возвращения к полному сознанию.

Физиологии известно огромное множество подобных примеров проявления силы и скорости воображения.

Мы восстаем против материалистических умозаключений современной науки, но вряд ли кто-то решится опровергать установленные ею факты, столь скрупулезно и аккуратно зафиксированные в процессе многолетних экспериментов и наблюдений, произведенных ее специалистами; да нам это и не нужно, поскольку известные факты полностью согласуются с нашей точкой зрения.

Перед вышеописанным событием генерал Ермолов на протяжении нескольких дней знакомился с маленьким городком, в котором он оказался по делам службы, и, вероятно, видел на его улицах десятки людей из бедных сословий, этим и объясняется игра его воображения, такого же живого, как сама реальность, создавшего образ мелкого торговца.

Так что, прежде чем рассуждать о "духах умерших", мотивация действий которых не может иметь никакого разумного объяснения, необходимо сперва обратиться к опыту и разъяснениям бесконечной плеяды философов и Посвященных, коим были хорошо знакомы тайны Внутренней Сущности.

БЛАВАТСКАЯ Е.П.

[ТИМА]

...Затем следуют случаи – редкие, но все же более частые, чем можно было бы предположить – добровольных и сознательных воплощений Адептов на испытании.

У каждого человека есть свое Внутреннее, «Высшее Я» и также Астральное Тело.

Но мало таких людей, вне более высоких степеней Адептства, которые могут руководить последним или каким-либо оживляющим его принципом после того, как смерть оборвала их краткую земную жизнь.

И все же такое руководство или их перенос из мертвого в живое тело не только возможен, но, по оккультным и каббалистическим учениям, часто встречается.

Степени такой власти, разумеется, весьма различаются.

Упоминаются только три: нижайшая из всех степеней позволит Адепту, которому в течение жизни сильно мешали отдаваться исследованию и применению своих сил, выбрать после смерти другое тело, в котором он может продолжать прерванные исследования, хотя обычно он в нем потеряет всякую память о своем предыдущем воплощении.

Следующая степень позволяет ему вдобавок к этому перенести в новое тело память о своей прошлой жизни; тогда как самая высшая едва ли имеет какие-либо ограничения в применении этой удивительной способности.

В качестве примера Адепта, который воспользовался первой вышеприведенной способностью, средневековые каббалисты указывают на известную историческую личность пятнадцатого века – кардинала де Куза; вследствие его удивительной преданности эзотерическим исследованиям и «Каббале», Карма увела этого страдающего Адепта на интеллектуальное восстановление и отдых от тирании духовенства в тело Коперника.

Se non е vero e ben trovato; и внимательное чтение жизнеописаний этих двух людей легко может привести верящего в такие силы к быстрому принятию этого утвержденного факта.

Читателя, имеющего в своем распоряжении нужные для этого средства, просим обратиться к внушительному фолианту на латинском языке, под названием «De Docta Ignorantia», написанному в пятнадцатом веке кардиналом де Куза, в котором находятся все теории и гипотезы – все идеи – Коперника в качестве задающих тон и направление к открытиям великого астронома.
Кто же был этот чрезвычайно ученый кардинал?
Сын бедного лодочника; всей своей карьерой, своей кардинальской шапкой, скорее почтительным благоговением, чем дружбою пап Евгения IV, Николая V и Пия II, он был обязан своей чрезвычайной учености, которая казалась прирожденной ему, так как он нигде не учился до сравнительно позднего периода жизни.
Де Куза умер в 1473 году;
кроме того, его лучшие труды были написаны до того, как он был вынужден принять духовный сан – чтобы избегнуть преследований.
Но этот Адепт не избег их...

ТД 3.

[ТИМА]

ДУША ВЕЩЕЙ

Десять лет тому назад профессор Уильям Дентон, геолог англо-американского происхождения, человек выдающихся интеллектуальных способностей, выпустил в соавторстве со своей не менее талантливой женой трехтомный труд под тем же названием, что и данная статья.

В нем описаны обширные исследования по вопросу начала видимых предметов, или мира ноуменов.

Для этих изысканий не понадобились никакие лабораторные инструменты или процессы: ни горны, ни тигли, ни колбы, ни химикаты, ни линзы – и все же эта книга содержит факты о скрытой стороне природы, которые представляют не меньший (а возможно, и больший) интерес и значимость, чем любое научное открытие в области объективных феноменов, отданное на суд ученого сообщества.

Исследования Дентонов принесли особенно много пользы изучающим арийскую науку, ибо они связаны с ранее загадочным мистицизмом Атхарваведы и последующих трактатов по оккультизму и служат ключом к нему.

Работа проводилась с применением психометрии.

Слово "психометрия" (измерение души), греческого происхождения, означает способность, природную, но обычно дремлющую в нас, с помощью которой внутреннее "я" познает явления духовного (или, если угодно, динамичного) мира причин.

Эта способность была сильно развита у миссис Дентон, ее сына и всех членов семьи профессора Дентона, причем у двух первых из поименованных психометрические силы были удивительно развиты.

Если какой-нибудь предмет: письмо, клочок ткани, кусок камня или другого строительного материала, взятого из любого здания, или геологический образчик и т. д. – дать подержать им в руках или приложить к середине лба (на дюйм выше линии бровей), то они мгновенно войдут в контакт с Акашей, или душой, человека или вещи, с которыми этот предмет был в соприкосновении, и точно его опишут.

Шаг за шагом эти исследования подтверждали истину древней арийской доктрины о том, что Акаша (эфир) является колыбелью и могилой объективной природы и что она хранит неуничтожимую информацию обо всем, что когда-либо существовало и происходило во внешнем мире.

Таким образом, гипотезы физической науки были подтверждены и расширены, и над "бездонной пропастью", которая, по мнению великого Тиндаля, пролегает между видимым и невидимым мирами, был возведен один пролет моста.

Профессор Дентон не был изобретателем психометрического метода; эта честь принадлежит профессору Дж. Р. Баченену, доктору медицины, знаменитому американскому антропологу и члену нашего Общества.

Огромным достоинством этой науки является то, что исследования проводятся без риска для "пациента" и без погружения его в состояние гипноза.

В своей книге профессор Дентон пишет, что вначале ...сенситив, или психометрист, является в основном пассивным наблюдателем, типа зрителя, сидя рассматривающего панораму; но через определенное время он становится способным влиять на эти видения: быстро менять их или задерживать для более внимательного рассмотрения.

Затем психометрист периодически попадает в тот исторический срез, который, кажется, имеет отношение к данному предмету... [Наконец он] порывает связь даже с изучаемым объектом.
Усилием воли он покидает комнату, поднимается в воздух, смотрит вниз на город, обозревает землю под собой, как географическую карту, или, взмыв еще выше, созерцает земной шар, вращающийся между тьмой и светом.
Он спускается на какой-нибудь остров или континент, наблюдает жизнь диких племен Африки, исследует центральную пустыню Австралии или решает проблему таинственных полюсов земли.
Но и это не все: он становится повелителем времени.
По его команде прошлое острова или континента выходит из бесконечной ночи вереницей призраков; и он видит, чем были эти участки земли, как образовались, какие формы их населяли, замечает первых человеческих пришельцев, лицезреет увеличение размеров континента и человечества; в течение неполного часа... едва ли остается какая-нибудь вселенская тайна, которая не предстала бы перед открытым взором (освобожденного духа).

По оценкам профессора Дентона, психометрическими способностями обладают по меньшей мере одна из десяти белых женщин и один из двадцати мужчин.

Несомненно, что у азиатов процентное соотношение этого показателя будет даже выше.

Как мы уже отмечали, психометристу не надо входить в гипнотический транс, чтобы начать проявлять свою силу.

У него должны быть закрыты глаза для лучшей концентрации мыслей на объекте психического наблюдения.

Как пишет профессор Дентон,

Иначе... он все это время будет находиться в совершенно обычном состоянии, легко переводя внимание на происходящее в комнате, часто откладывать в сторону изучаемый предмет, включаться в разговор или делать зарисовки увиденных объектов, а затем продолжать эксперимент.

Если предмет покрыт пылью, то необходимо просто нанести ее на лоб в таком количестве, которое прилипнет к влажному пальцу; а когда обследуются небесные тела, то их лучи должны попадать на лоб сенситива.

Таким образом, имея перед собой книгу профессора Дентона, каждое отделение Теософского Общества располагает очень эффективной методикой проведения самых захватывающих и плодотворных исследований тех сфер, где находятся в полной сохранности секреты не только арийской истории, но и всей истории нашей планеты и ее переломных моментов.

Профессор Дж. У. Дрейпер, один из одареннейших ученых и самый блестящий популяризатор науки, являющийся украшением нашего века, говорит следующее:
При падении тени на стену на ней остается постоянный след, который можно сделать видимым с помощью соответствующих приемов...

На стенах наших самых частных жилищ, где, как мы думаем, мы скрылись от любопытных глаз и где наше уединение никогда не будет потревожено, существуют призраки всех наших поступков, фантомы всего, что мы делали.

Для того, кто совершил тайное преступление, будет убийственной мысль, что картины его деяний и даже эхо его слов могут быть увидены и услышаны через неограниченное число лет после того, как он покинет этот мир, оставшись "уважаемым человеком" в памяти своих потомков.

Для членов нашего Общества эта идея должна иметь особую значимость, поскольку они живут, действуют, говорят и даже думают под наблюдением Учителей, для которых не существует неразрешимых загадок природы.

Несколько наших товарищей самоперевоспиталисъ под влиянием одного только осознания этого факта, и если бы люди больше задумывались над возможностями психометрии, то такие случаи происходили бы чаше.

Ибо доказано, что не только образы прошлого находятся в "нетленных галереях Акаши", но даже звуки прежних голосов, запахи архаичных цветов, засохших столетия назад, и аромат фруктов, которые росли на деревьях в те доисторические времена, когда человек еще был дикарем, лишенным речи; и полярные льды, в милю толщиной, покрывавшие те участки суши, где сейчас находятся процветающие тропические страны.

Е.П. БЛАВАТСКАЯ

[ТИМА]

...- Идите спать, Нараян, - обратилась я к сидевшему на ступенях махрату. - Слышите, джатские петухи уже запели. Полковник, отправляйтесь и вы!..
Вы мешаете Нараяну ложиться, - добавила я, вставая. - Покойной ночи, саабы...

На мое учтивое прощание не последовало никакого ответа, и я с удивлением обернулась к полковнику. Он стоял на том же месте с картиной в руках, полуобернувшись ко мне спиной, и был до такой степени углублен в созерцание дурбара, что, наклоняясь низко над лампой, не замечал даже, как одна лысина спасала его волосы от неминуемого сожжения.

- Что с вами, полковник?.. - снова спросила я. - Заснули вы, что ли, над лампой?.. Господи! да что же вы не отвечаете?.. Что с вами такое?..

И я бросилась к нему с непритворным испугом. В голове моей промелькнула мысль о "ножнах", "оборотнях" и разных других чудесах Индии.

Взглянув ему в лицо, я еще более испугалась. Красный, как вареный рак, с белыми пятнами по лицу, с которого катились крупные капли пота, он стоял похожий на статую ужаса. В его широко раскрытых глазах ясно читался страх, изумление и какая-то беспомощная растерянность... Я заметила, что он держит картину рисунком вниз и что его полный ужаса взгляд устремлен на оборотную сторону.

- Да что же вы видите, наконец, такого ужасного на обороте этого пергамента?.. - продолжала я, потрясая его изо всей силы за руку. - Да скажите хоть слово!..

Мой почтенный президент испустил нечто вроде слабого мычания и пальцем левой руки ткнул в написанную золотом на языке Урду надпись; незнакомая с закорючками этого диалекта, я ровно ничего не поняла.

- Что же тут написано?.. Скажите.

Вместо прямого ответа он прошептал слабым голосом:

- Нараян!.. Нараян!.. идите сюда!..

В одну секунду наш верный спутник стоял возле нас и смотрел на него с таким же удивлением, как и я сама.

- Я не очень хорошо знаю эти буквы... Я, быть может, ошибаюсь... Прочтите, Нараян, мой сын, прочтите, - тихо шептал он слабым голосом.

- "Дурбар шах-Алума. Передача его величеством падишахом Бенгальского Девауни Ост-Индской компании, а также провинции Бехара и Бриссы... Встреча раджпутских послов... примирение... по воле благословенного пророка Магомета... после горького поражения при Патне в 1173 году. Писал Ахмед-Дин 1177 года".

- Что ж в этом такого страшного?.. И нам-то чтo до их несчастия? - спрашиваю я.

- Нам-то чтo? - почти закричал полковник. - Нам?.. нам?.. А вот сейчас увидите чтo!!. По хиджре это ведь 1177 г., - не так ли?

- Кажется, что так, - отвечал, глядя на него с изумлением, Нараян.

- Ну, а 1177 год хиджры каким будет годом по нашему европейскому летосчислению?

Нараян, подумав с минуту, отвечал:

- 1765 год, кажется; т. е. около 114 лет назад...

- 1765 год! Сто четырнадцать лет! - прокричал, сильно напирая на каждый слог, побагровевший полковник. - Да? Ну так смотрите же оба, узнавайте... называйте!.. а затем мне остается одно: приказать посадить себя в сумасшедший дом!..

Быстро выхватив картину их рук Нараяна, он перевернул ее рисунком вверх и, указывая на стоящую возле падишаха фигуру, прошептал хриплым голосом:

- Смотрите... вот, вот он... несомненно, он... Да и разве есть по всем мире другой такой? Он!.. - повторял он, указывая пальцем.

Мы взглянули, и признаюсь, от такой неожиданности у меня захватило дух и кровь похолодела... Картина сильно заколыхалась в руках Нараяна.

Перед нашими глазами между 70 или 80 фигурами придворных мусульман и браминов, у трона падишаха стоял, несомненно, образ такура Гулаб Синга!.. Действительно, по выражению полковника, разве есть во всем мире другой, похожий на него - он! То был портрет его двойника, если не его самого. Не говоря уже о том, что громадный рост фигуры возвышал ее на целую голову над остальными фигурами, то было единственное в картине изображение, совершенно свободное от раболепной позы всех прочих придворных. Офицер англичанин еле выдвигался из-под локтей великолепных усатых сердарей, и ненависть живописца оттеснила его совсем на задний план. Одна фигура того, в ком мы все разом признали Гулаб Синга, возвышаясь высоко над толпой, бросалась в глаза своей горделивой осанкой. Даже поза была его, ему одному свойственная поза: он стоял, сложив на груди руки и спокойно глядя чрез голову придворных в пространство. Лишь костюм был иной. Раджпутский тюрбан с султанчиком из перьев, стальные до локтей перчатки, род панциря, несколько кинжалов у пояса, да щит из прозрачной носороговой кожи у ног... Длинные, волнистые волосы, борода, лицо не оставляли никакого сомнения, что то был он, наш таинственный и неразъяснимый покровитель...

- Да ведь это же невозможно, это непостижимо!.. - прервал наконец молчание все еще сильно смущенный полковник: - Ну как тут что-нибудь понять?.. Человеку на вид нет и сорока лет, а портрет его является на картине, написанной за сто лет тому назад!..

- Вероятно это... портрет деда его!.. - пробормотал, будто извиняясь за такура, Нараян.

- Деда? - презрительно передразнил наш президент, - а почему же не вашего или не моего деда?.. Разве бывает такое, даже фамильное, сходство!.. Нет, нет... Не деда и не прадеда, а его самого... Я начинаю однако бредить, - спохватился полковник: - Действительно, если картина не подлог, то ведь это... невозможно!.. Скажите, - вдруг обратился он ко мне комически умоляющим голосом, - скажите мне... ведь это невозможно... нет?

- Не знаю, полковник... Вот уже несколько дней, как я начинаю терять способность даже и думать. Кажется, что... Но не спрашивайте меня, спросите лучше его самого... если осмелитесь, - добавила я мысленно и сама не зная почему рассердясь на бедного полковника.

- Нет, нет... Это невозможно, - продолжал он рассуждать как бы про себя: - Невозможно!.. Поэтому прекратим этот разговор.

- А быть может, и действительно это портрет его деда, - заметила я. - Вспомните, что нам начал было рассказывать про него инспектор школ. Только ведь он говорил...

Меня просто покоробило от взгляда, брошенного на меня Нараяном. При первых же словах он взглянул на меня с таким жгучим и вместе страдальческим укором, что я почувствовала, как у меня остановились слова в горле. Но и простой намек уже оказал свое действие.

- Праведное небо, а я было забыл!.. - воскликнул, хлопнув себя по лбу, полковник: - Да только ведь этак задача делается еще труднее... Подумайте только, - продолжал он как бы про себя и соображая, - если такур и его дед...

- Довольно! - объявила я решительно. - Если вы действительно уважаете его, не забывайте, что он нам многократно советовал: не слушать разных про него толков и не стараться узнавать что бы то ни было про него. Я по крайней мере настолько чувствую к нему уважение, чтобы нейти против его желания. До завтра, господа!

Я вошла в свою комнату и опустила парду (портьеру). Чрез несколько минут все умолкло в соседней комнате, а чрез четверть часа уже стало раздаваться знакомое всхрапыванье с присвистом...

Блаватская "Письма из пещер и дебрей Индостана".

[ТИМА]

Наказывают ли Учителя?

«Об этом я тебе всего рассказывать не стану.

Они справедливы, и Они же — живое воплощение закона сострадания.

Даже не думай, что Учителя вдруг появятся и набросятся на тебя за твои ошибки и прегрешения, вольные и невольные.
Обо всем позаботится карма.

Учителя следуют высшей этике.

И с этой точки зрения Они никого никогда не наказывают.

Я ведь уже говорила тебе, что, сколь¬ко бы ни злословили в их адрес клеветники, Учителя никогда не накажут их за это.

Так что даже странно слышать от тебя подобные вопросы.

Все положенные наказания назначает карма».

БЕСЕДЫ С Е.П.Б. ОБ ОККУЛЬТИЗМЕ

Статья впервые опубликована в журнале «Path», New York, vol. IX, April, 1894, p. 17-21.
Вступительное примечание и комментарии к различным фрагментам текста статьи, не снабженные кавычками, принадлежат У.К.Джаджу.

[ТИМА]

АНГЛИЧАНЕ И РУССКИЕ

Великобритания, единственная в Европе нация, абсолютно своеобразная — даже в перенимаемых ею от Франции модах; своеобразная по своей нравственной замкнутости, по своему доходящему до психопатии самомнению и всякой прочей характеристики.

По географическому положению своей страны, англичанин — амфибия;
по высокомерной сдержанности — черепаха.

Как неотделимо это интересное пресмыкающееся от своей роговой брони, так англичанин неотделим от своей национальной оболочки, от Англии, которую он всюду возит с собою, которая следует за ним, как передвижная выставка картин, из которой он только изредка высовывает голову, пряча её тотчас же во внутрь своей «личной Англии», при малейшей попытке не англичанина заглянуть глубже под поверхность этой брони...

Его можно узнать только дома, на его туманном острове так же, как и отличить одного англичанина от другого.

Но, дома ли, Джон-Буль, заграницей ли, он — равнодушный в отношении других наций, ненавидит одну Россию!

Так как в собственном понятии он один король на мировой шахматной доске, а все прочие народы пешки — Джон-Буль их презирает, а Россию ненавидит, быть может потому, что одну её и боится в будущем.


Ненавидит же он её хронически и ядовито, не выходя из себя и не волнуясь, а, напротив, методически и по плану раз навсегда составленному;
ненавидит торжественно и серьёзно, так сказать, словно он совершает национальное и патриотическое священнодействие.

В самые лучшие времена политического затишья, англичанин — т. е. вся нация коллективно — выказывает «русскому медведю» снисходительное и насмешливое презрение.

Но стоит что-нибудь сделать русским в Средней Азии, как все англичане от дворцов до палаток туристов и плантаторов в Азии и Америке, вся нация, как один человек, вскакивает на ноги, топчется на месте, показывает кулак невидимому врагу.


Англичане, что бы они ни делали у себя дома, в своих партийных междоусобицах, имеют громадное преимущество над всеми прочими нациями, преимущество солидарности в каждом изъявлении национального чувства.

Они благоволят и ненавидят, подозревают и даже иногда — mirabili dictu [1] — до-веряют другой нации единодушно, так сказать, «миром».

Одни жиды выказывают такое необычайное единодушие, всем кагалом; но ведь жиды не нация, а одно воспоминание о нации.

Потому-то англичане так и сильны, что всегда поют в унисон и в тон во всём, что прямо касается их национальности, сколько бы ни фальшивили отдельные голоса меньшинства.

Таким вот огулом они и ненавидят всё русское.

По врождённому в нас добродушию, мы русские полагали до сей поры, что эта ненависть один только временный, периодически раздающийся отголосок враждебных России кабинетов.

Мы воображали, что при Дизраэли и Салисбюри русских не любили и не любят, а при Гладстоне — любили;
что народ неповинен в клеветах, распускаемых о России и о якобы тайных подвохах её коварной дипломатии и т. д.

В действительности же как кабинеты, так и пресса мало причём во всём этом.

Главные зачинщики, невзирая на всю врождённую в них русофобию — не Салисбюри, не даже задорный маленький Рандольф Черчилль, а вся нация, вышесказанная в островитянах солидарность во всём, да сила привычки, превратившаяся по давности в психический закон.

Проявилась эта вражда впервые серьёзно во времена крымской кампании и распространилась в два-три года как заразная чесотка на весь английский люд.

Народное чувство отразилось в журналистике и прессе вообще, потому что в Англии, где газета необходимее хлеба каждому британцу, будь он нищий, не газетная молва влияет на массы, а народные чувства — на прессу, и это чувство росло, развивалось и со временем вошло в состав национальных традиций.

Новое поколение стало уже всасывать эту странную антипатию вместе с молоком матери, а в последних вновь народившихся за это десятилетие поколениях, она превратилась уже в прирождённую, отличительную черту расы.

Теперь дошло до того, что англичанин, который скажет доброе слово о России или о русских, или осмелится усомниться во взводимых на них клеветах, делается тотчас же непопулярным.

«Pall-Mall-Gazette» потеряла разом сотни подписчиков, полдюжины модных клубов, за то только что написала панегирик покойному М. Н. Каткову.

Пора бы русской публике узнать, насколько возможно, правду об Англии и англичанах, узнать их как они есть, а не так, как они представляют себя.

«Граф Василий» описал фотографически верно аристократию и великих мира сего в Лондоне, как и в других столицах, но он даже и не коснулся её средних классов, т. е. настоящей Англии.

А эти-то классы — мир Сити, финансов и всевозможных профессий, от адвокатуры до башмачных, пивных и мыльных фабрик — они-то и заправляют общественным мнением, а последнее всей прессой Великобритании.

В них-то, в этих классах зарождается и живёт ими то национальное чудовище — «cant» (или, по выражение Сиднея Уитмана, «та однородная, чистая эссенция фарисейства, которая составляет столь характерно исключительную черту островитян-протестантов»), которому обязана Англия всем своим общественным лицемерным строем.

Знают ли те, кто не читали Карлэйля, что такое в действительности «кант»?

Вот что говорит историк (Fraude) Фруд в своём сочинении «Life of Carlyle» об этой неизлечимой язве и мнении о ней правдивейшего из современных английских писателей.

«В глубине его души таился ужас ко лжи!
Глядеть на факты так, каковы они в действительности, быть искренним с самим собою и говорить людям буквально то, что он думал, являлось для него первым долгом к человечеству.
Вот почему он чувствовал такую ненависть к канту».
«Для него кант являлся организованным лицемерием, искусством представлять вещи не такими, какие они есть: искусство до того роковое, что оно убивает душу тех, кто занимается им, увлекая их за пределы предумышленной лжи до той точки, когда начинаешь верить в реальность собственных иллюзий...
Он видел этот род канта царящим во всей Европе, во всей Америке, но преимущественно и сильнее, нежели где-либо, в его Англии!
Она являлась перед ним упитанная кантом: «канты в религии, в политике, в нравах, в искусстве — везде и всюду!»
Средние классы, под предводительством и с активной кооперацией духовенства, так успешно сумели заставить принять и ввести в повсеместную практику эту порочную черту (idiosyncrasy), (переряженную обыкновенно под именем respectability), что даже аристократия воздаст ей дань, а бедные неминуемо ещё более страдают от неё.
Ему одному (канту) следует приписать в большой мере отсутствие в нас настоящей симпатии к неимущим, как к частным личностям, так и ко всему классу вообще, и то опять он (этот порочный «кант»), он один оклеймил бедность как нечто хуже несчастья, как преступление.
Кант, применимый к практике, возвёл вокруг наших неимущих классов барьер, который совершенно изолировал их и сделался причиной их огрубения (brutality), их невежества и их отчаянного пьянства».

Сидней Уитман (Whitman) только что напечатал своё сочинение «The Land of Cant» (страна Канта).

Он в нём доискивается до первоначальной причины этой исключительно английской нравственной язвы и находит её начало в светскости государственной церкви и английского протестантского духовенства.

Действительно, ни в одном классе европейских государств, ни в каком другом обществе или касте, не исключая даже иезуитов, не найдётся столько живого обязательного и вездесущего лицемерия, как в 239 сектах протестантской религии!

Иезуит лукавит, когда находит в этом необходимость для достижения заданной себе цели.

Протестантское духовенство от высшей церкви до последнего диссидента лукавит с утра до вечера, лукавит при других, наедине сам с собою, лукавит даже во сне.

Вся пресса глумилась над Францией и ликовала над полученной ею нравственной пощечиной в деле Каффареля.
Сарказмы над орденом Почётного Легиона вообще и над страстью французов к орденам в особенности, составляли две трети гостиных пересудов.

То ли делоде в Великобритании!

Англичанин делается рыцарем (Knight), баронетом или даже пэром, пропорционально его денежным заслугам и приношениям той или другой партии.

В Англии всё продаётся — от герцогской короны до мужей и жён, как это ежедневно творится в судах по бракоразводным делам.

Ордена даются здесь и получаются с аукционного торга. Это просто-напросто коммерческая сделка;

деньги выплачиваются будущими кавалерами правительству вперёд, а орден или титул является символом расписки правительства, в получении стольких-то тысяч фунтов.

Орден даётся денежным мешкам, а не человеку.

И поклонение Плутону или «плутократии» дозволено лишь одной Англии — в Англии остальной мир обязан оставаться бессребреником; даже художники не имеющие счастья быть чистокровными англичанами, не имеют права продавать свои картины и тем профанировать храм искусства именуемый «Grosvenor Gallery» [2].

Из-за русского художника Верещагина, который выставил здесь свои картины, возгорелась в Лондоне война.

Принц Валлийский покровительствует ему, имеет дерзость пред лицом всей Британии восхищаться произведениями русского художника, и отворачиваться от доморощенных Рафаэлей.

Более ничего и не требовалось для обвинения русского художника.

Вот весь инцидент в ореховой скорлупе.

Десять лет назад, а именно в 1877 г. в Лондоне была всего одна знаменитая картинная галерея — академия искусств.

Другие были только временные.

Но эта академия давно прослыла «картинной лавочкой», так как полотна выставлялись в ней только для продажи.

Художники сговорились и открыли галерею Гровенор, где ничего не покупается и не продаётся, кроме входной цены, но где выставляются на время лучшие в стране частные картины и затем берутся назад.

Знаменитый Уотс (Watts) подарил стране все свои картины ещё при жизни, а не менее знаменитые (?) художники Халле, Кеминс Карр и Альма Тадема были директорами на жаловании этой галереи с сэром Куттс Линдзай во главе.

Почему и как случилось, что последний оказался непопулярным, о том знает лучше всех леди Линдзай, которая только что развелась с ним из-за какой-то натурщицы.

Но дело в том, что сэр Куттс, горя желанием снова приобрести популярность, уступил, как говорят, желанию принца Уэльского и предоставил Верещагину Гравенорскую галерею для его выставки.

Такое позволение оказалось беспримерным.

«Художник де выставлял свои картины для продажи», и вот девственная галерея оказалась, по словам других директоров, «опозоренной».

Все директора подали в от-ставку, не объясняя публике настоящей причины, так как в ней был замешан наследный принц.

Из-за копеечной свечи Москва загорелась, из-за тысячных картин Верещагина возгорелась надолго война в Лондоне.

Но в чём же тут русский художник виноват?

А в том именно, что он русский, а не англичанин...

Ведь выставлялись же и до него уже проданные картины туземных живописцев.

Да!

Но то были англичане и им не протежировал будущий король Англии.


ПРИМЕЧАНИЯ


[1] Mirabile dictu (лат.) — странно сказать.
[2] Grosvenor Gallery (англ.) — художественный музей в Лондоне основанный в 1877 году.

Радда Бай
Новое время, 17.12.1887, № 4228. С.2-3.

[ТИМА]

Значение клятвы

…Добро и зло относительны и усиливаются либо ослабевают сообразно условиям, окружающим человека.

Принадлежащий к тому, что мы зовем «никчемной частью человечества», то есть к мирскому большинству, во многих случаях безответствен.

Преступления, совершенные в авидьи (неведении), влекут физическую, но не моральную ответственность, или карму.

Возьмите, например, идиотов, детей, дикарей и иных людей, мало что разумеющих.

Но каждый из вас, давший клятву своему высшему Я, – совсем другое дело.

Вы не можете призвать сего божественного свидетеля безнаказанно, и раз вы вверились его опеке, вы тем самым попросили лучезарный Свет озарить и исследовать каждый темный уголок своего существа; сознательно вы призвали божественную справедливость кармы запечатлевать ваши побуждения, тщательно изучать ваши действия и все зачислять на ваш счет.

Шаг этот столь же бесповоротен, сколь необратимо рождение младенца.

Никогда уже не сможете вы вернуться в утробу авидьи и безответственности.

Отказ от ваших клятв и их возврат вам не помогут.

Даже если вы убежите на край земли и сокроетесь от взора людского или же станете искать забвения в неистовстве социального вихря, Свет тот отыщет вас и осветит каждую вашу мысль, слово и деяние.

Неужто вы были столь глупы, что предположили, будто клятву свою вы даете бедной, несчастной Е. П. Б.?

Все, что она может сделать, это послать каждому серьезному ученику свою самую искреннюю братскую симпатию и надежду на благой исход ваших стараний.

И все же не падайте духом, но дерзайте, всегда дерзайте , двадцать неудач поправимы, если им сопутствуют столько же неутомимых усилий подняться все выше и выше.

И не так ли взбираются на гору?

Также знайте, что, если карма безжалостно заносит в счет эзотерика дурные поступки, каковые простились бы невежде, все же верно и то, что каждое благодеяние его, в силу связи с его высшим Я, усиливается во сто крат как потенциал добра.

Наконец, всегда держите в сознании, что, хотя вы и не видите Учителя подле своей постели и не слышите ни единого еле уловимого шепота в безмолвии ночной тиши, тем не менее Пресвятая Сила вокруг вас, Святой Свет изливается на вас в час Духовной нужды и устремлений, и не вина Учителей или их скромного глашатая и слуги, если из-за порочности или моральной слабости некоторые из вас отсекут от себя эти высшие Силы и вступят на склон, что ведет к авичи.

Е. П. Б. :.

[ТИМА]

Е.П. Блаватская «Письма из пещер и дебрей Индостана».

...Американец поднял на него свои ясные голубые глаза и, задумчиво пощипывая бороду, покорно заметил:

- Мы приехали в Индию за 10000 миль изучать психологию и все касающееся духовного человека... и... по вашему зову.
Мы вас выбрали нашим гуру, а теперь, когда мы нашли в вас одном воплощение "тайной науки", неужели теперь вы отвернетесь от нас?

В голосе нашего президента зазвучала очень грустная нотка.
Такур быстро взглянуть на него и, помолчав, отвечал уже совершенно спокойно и даже ласково:

- Я действительно посвящен в то, что у вас называют гупта-видьей - тайными науками...

- Вам известны эти науки? Вы наконец решаетесь сознаться в этом хоть пред нами - вашими невежественными, но всею душой вам преданными учениками?

- Я никогда этого не скрывал и не мог бы, даже если бы хотел скрыть...
Я брахмачарья.
Но ведь под названием "брахмачарьи" и словом "тайные науки" разумеется иногда очень многое, и смысл их весьма эластичен.
Со славных времен риши прошли тысячелетия, Индия пала и выродилась, - печально добавил он. - Теперь вы найдете во всех больших городах "брахмачарий", которые заменяют недозволенную им кастой законную жену тайным гаремом - зенаной - и отдают в рост деньги; часто встретите шарлатанов, составляющих и продающих во имя "тайных наук" любовные зелья!
Неужели и за такими вы станете гоняться и отдавать им почести из-за одного имени?..

- Что такое "тайные науки"? - продолжал такур. - Для меня эти науки, как и для всякого, кто им посвятил всю жизнь, содержат в себе ключ ко всем тайникам природы и миров как видимого, так и невидимого.
Но этот ключ достается дороже, нежели вы думаете.

Гупта-видья - обоюдоострое оружие, и к нему нельзя приступать, не пожертвовав заранее жизнью, хуже, разумом, так как она одолевает и убивает каждого, кто не успеет одолеть ее самое.

Басни древности основаны не на одной фантазии.

И в нашей допотопной Арьяварте найдется сфинкс, как и в Египте, и на одного Эдипа в итоге получаются тысячи жертв.

Особенно она опасна для вас, европейцев и белых.

Вот почему я колеблюсь пред вашим страстным, но... неразумным желанием дозволить вам даже начать первые испытания...

- Такур! ради всего для вас дорогого!.. - воскликнул наш президент умоляющим голосом. - Прошу вас во имя всего нашего общества, во имя науки и человечества!.. Вы знаете, я не трус. Я не дорожу жизнью, и если хотя в конце ее не блеснет для меня луч истины, то чем... скорее этот конец... тем лучше!..
Только наставьте меня раз на путь истины, и клянусь никогда ей не изменить...

Такур отвечал: не сейчас.

- Хорошо, - вдруг обрадовал он полковника. - Теперь, когда вы завтра, вероятно, будете освобождены от ваших двух англичан, я могу вас пригласить к себе, в Д*** поместье. До вашей поездки к свами Дайананду остается еще две недели...
Раз у меня, полковник, я вас подвергну одному предварительному и небольшому испытанию.
Останетесь вы победителем - хорошо, быть вам моим челой на семь лет.
А нет, ну, тогда все останется по-прежнему.
Согласны?..

- С радостью, с радостью!.. - суетился наш развеселившийся президент. - И вы увидите, такур, что я не ударю лицом в грязь ни перед каким испытанием!..

По окончании разговора такур попросил меня отправиться к мисс Б*** узнать о ее состоянии.
Все трое, т. е. Гулаб Синг, полковник и Нараян, заперлись затем одни в палатке. Когда я вернулась часа через полтора, полковник весь сиял.

- Знаете, - произнес он радостным шепотом, - как скоро ушел Нараян, - такур допускает меня к "первому искусу"...

- Знаю; ведь это он при мне вам обещал, если счастливо пройдет предварительное испытание.

- Нет, это совсем другое... он позволяет мне попробовать кхумбаки и пураки... когда бы я ни пожелал!

- Господи!.. - в ужасе всплеснула я руками. - Да ведь это вы, значить, будете висеть вниз головой и не дыша по целым часам?..
Да с вами будет непременно удар!..
В своем ли вы уме?..

- Почему же непременно удар? Все зависит от силы воли, а в ней у меня недостатка никогда не было, - немного обидясь отвечал О*.

- Ну, как знаете... Только смотрите, не смеется ли он над вами...
Он только желает вам доказать, как совершенно неспособен европеец к подвигам индийского аскетизма...

В первый раз со времен нашего знакомства достойный американец чуть не разбранился со мною за это замечание. Он приехал де изучать "тайные науки" и изучить их.

- Да вы на что же решились?.. - рассердилась я наконец. - Факиром, разрисованным коровьим навозом желаете быть или раджа-йогом?

Так ведь вы или забыли, или не знаете, что первым настоящая гупта-видья столько же знакома, как и вам, а настоящие раджа-йоги, такие как такур, вниз головой и вверх ногами не висят и мозгов себе вверх дном не перетряхивают.

Последний аргумент видимо поразил его.

- Как?.. Разве такур не практиковался в 86 позициях, предписанных "Йогой" Патанджали?..

- Очень это похоже на него, который всегда говорит с таким презрением о юродствах "хатха-йогов", т. е. тех, которые, следуя мертвой букве учения Патанджали, стоят по целым дням на голове, - отвечала я, окончательно разозлясь.

- Но как же он дозволяет мне?

- Дозволяет, чтобы отвязаться от вас, потому что вы пристаете к нему слишком, и он желает вас проучить вероятно...
Не сердитесь, полковник; но где же вы когда-нибудь встречали факира или даже простого байрага-госсейна (странствующего монаха) с таким, как у вас, брюшком?

О* снова обиделся, даже огорчился.

- Но я могу похудеть; я только желаю ему показать силу воли моей, доказать, что не одни индусы достойны посвящения в высшие "тайные науки".

- Не этими фокусами докажете вы это ему!
Я его лучше вас знаю...
Полноте, не морочьте себя напрасными надеждами!
Благодарите судьбу и за то, что, принадлежа оба к ненавидимой и презираемой им "белой расе", видя лучше всякого другого нашу безусловную горячую к нему преданность, а быть может еще более за нашу искреннюю симпатию к его народу и уважение к родине его, нежели за первое, он делает такое неслыханное для нас исключение.

Не требуйте от него того, чего он не может, не смеет нам дать, и довольствуйтесь крохами, которые он нам бросает по дороге.

- Но почему же, - не отставал от меня полковник, - скажите, почему!
Ведь есть же у него ученики?

- Есть, да не такие, как мы с вами, дети гнилой цивилизации, наследники всех пороков Запада.

Вот посмотрите на Нараяна: бедный малый - мистик и фанатик по природе; он живет и дышит им одним и готов по одному мановению пальца его положить за такура десять тысяч жизней, когда б имел их.

А он никогда не будет у него принять челой, хотя он и природный индус.

- Но как же вы можете знать! Разве он говорил?..

- Ничего не говорил, а знаю; хотя бы потому, что лучше вас понимаю Патанджали и что я не в первый раз в Индии. Несчастный Нараян не может сделаться раджа-йогом, потому что он женат.

- Да ведь он женат еще пока номинально: его жене всего одиннадцать лет.
Это только обручение.

- А разве такур имеет право разбить всю жизнь молодого, ни в чем неповинного существа?
Разве он такой человек?
Вы забываете, что брось теперь Нараян жену, она будет обесчещена до дня смерти.
Не только она, но и все ее родные и родственники до седьмого колена лишаются касты...

- Несчастный молодой человек!.. - с сердечным соболезнованием воскликнул полковник.

- Но... ему, быть может, еще улыбнется счастье... она, быть может, еще... умрет? - наивно добавил он.

- Бедная, маленькая Авани-бай!
Как вам не стыдно надеяться на ее смерть!..

- Да я вовсе и не надеюсь на это... но ведь все может случиться... и я ведь только из желания ему добра...

Не успел он еще договорить последнего слова, как произошло нечто необыкновенное.

Мы стояли на заднем дворе станции под деревом и говорили почти шепотом, а палатка такура находилась, по крайней мере, за двести шагов оттуда.

Вдруг, словно из густой листвы мангового дерева, над нашими головами раздался чистый, звучный голос Гулаб Синга в ответ на эгоистическое замечание нашего президента, который так и замер на месте...

- Тому, кто строит собственное свое счастье на несчастии другого, - не быть никогда раджа-йогом!.. - явственно произнес голос.

Начатые почти над нашим ухом, последние слова фразы, как бы постепенно удаляясь, прозвучали где-то далеко и наконец слились с жалобным завыванием и хохотом голодных шакалов в поле.

Полковник побежал во всю прыть своих толстых ножек назад, в палатку такура, где и нашел его за ужином с Нараяном и двумя другими нашими индусами.
Такур допивал свою вечернюю порцию молока - единственная его пища (сколько мы успели заметить за все долгие недели его пребывания с нами), и на вопрос, не выходил ли он перед тем из палатки, полковник получил отрицательный ответ ото всех присутствующих.

- Я глядел на него как под влиянием минутного безумия, - рассказывал мне затем полковник, - а он сидел такой же, как и всегда, равнодушный и спокойный, вперив в меня свои удивленные глаза, которыми он словно перебирает и пощипывает вам душу до самого ее дна!..

И знаете, что он отвечал мне на мое невольное восклицание, что я, кажется, слышал его голос на дворе станции?

"Очень может быть, мой дорогой полковник.

Невидимые коридоры вечности и безграничного пространства акаши наполнены всеми голосами природы - прошлого и настоящего.

Весьма естественно, если вы и наткнулись нечаянно на застывшую волну моего голоса и, приведя ее в движение, пробудили в одном из таких коридоров эхо...

Помните, ничто не исчезает бесследно в природе; поэтому никогда не произносите, даже не думайте того, чего бы вы не желали впоследствии найти запечатленным на таблицах вечности"…

[ТИМА]

О племенах Нильгири (отрывки из книги ЕПБ)

1. Первыми на скатах гор за чертой водопада встречаются эруллары.

Они живут в настоящих земляных норах и питаются кореньями.
Теперь, с приходом англичан, они стали менее дики.
Они живут группами от трех до четырех семейств, и их насчитывают около тысячи душ.

2. Над ними живут курумбы.

Эти разделяются на две ветви:

а) просто курумбы, живущие в землянках, которые образуют деревушки и
б) муллу-курумбы, отвратительного вида и необычайно малого роста люди, которые живут в настоящих гнездах на деревьях и похожи более на больших обезьян, нежели на человеческие существа".

Примечание
Хотя и в других городах Индии есть племена, схожие в общих чертах и даже носящие то же название, но они резко отличаются во всем от этих двух племен, особенно от курумбов, страшилищ и злых гениев, избегаемых всеми другими племенами, кроме тоддов - царей и властителей Голубых гор. Как хорошо известно, курумбан - тамильское слово, означает "карлик"; но в то время, как курумбы низменностей - просто очень маленькие аборигены, нильгирийские курумбы часто не превышают трех футов ростом. Оба эти племени не имеют и понятия о необходимых и самых элементарных потребностях жизни и почти не вышли из состояния самых грубых дикарей, выказывая признаки самой первобытной расы человечества. Они говорят на языке, более напоминающем щебетание птиц и горловые звуки обезьян, нежели людской говор, хотя у них изредка и встречаются слова из многих древних диалектов дравидской Индии. Численность эрулларов и курумбов не превышает тысячи в каждом племени.

3. Кохтары.

Еще более странная раса.
Они не имеют понятия о различии каст и отличаются столько же от других горных племен, как и от туземцев Индии. Столь же дикие и первобытные, как эруллары и курумбы, живя, как кроты, в земляных норах и на деревьях, они - странное дело - оказываются превосходными золотых и серебряных дел мастерами, кузнецами и горшечниками. Они обладают секретами выделки стали и железа, их ножи, как и другое оружие, крутостью, отточкой и своею почти несокрушимою крепостью превосходят все когда-либо фабрикованное в Азии или в Европе. Кохтар не употребляет другого, кроме остро отточенного с обеих сторон, длинного, как вертел, оружия. Но с ним он идет и на кабана и на тигра, и даже на слона, и всегда берет верх над зверем. Кохты не выдают своей тайны ни за какие деньги. Ни одно из племен в горах не занимается таким мастерством. Где они могли познакомиться с ним - это еще одна из загадок для наших этнологов. Религия их не имеет ничего общего с религиями других аборигенов. Кохты не имеют понятия о богах браминов и поклоняются каким-то фантастическим божествам, которые у них не изображаются. Число кохт, насколько мы могли привести в известность, не превышает 2500.

4. Баддаги, или "бюргеры".

Самое многочисленное, богатое и цивилизованное из всех пяти горных племен Нильгири. Они - браминисты и разделяются на несколько кланов. Их около 10000, и почти все они занимаются земледелием. Баддаги почему-то поклоняются и оказывают божественные почести тоддам; последние стоят для баддаг несравненно выше их бога Шивы.

5. Тодды, называемые также тоддуварами.

Эти разделяются на два большие класса.

Первый из них, класс священнодействующих, известен под названием тералли;
принадлежащие к нему тодды посвящены служению буйволам, приговорены к вечному безбрачию и совершают какие-то непонятные обряды, которые они весьма тщательно скрывают от европейцев и даже ото всех не принадлежащих к их племени туземцев.

Второй класс - кутты, простые смертные.
Насколько нам известно, первые составляют аристократию племени.
В этом небольшом племени мы насчитали 700 человек, и, судя по их показанию, их численность никогда не превышала этой цифры".

[ТИМА]

как курумбы ловят птиц.

Для поверхностного наблюдателя эта операция весьма проста и незамысловата. Для внимательного она представляет любопытное явление.

Карлик берет небольшую жердочку и, повертев ее в руках, словно полируя ее, он
прикрепляет фута на два от земли на первом попавшемся кусте.

Затем он ложится в нескольких шагах оттуда на землю, спиною вверх и, устремив глаза на заранее выбранную им птицу, если она только скачет там, где он ее может видеть, курумб терпеливо ждет.

Вот что рассказывает К. Бетлор, бывший не раз очевидцем такой охоты.

В это время глаза курумбы принимают странное выражение... я замечал такое же только во взгляде змеи, когда она, поджидая добычу, устремляет его на жертву, очаровывая ее, а также в глазах черных жаб Майсура.

Неподвижный, стеклянный взгляд этот сияет словно внутренним холодным светом, притягивает к себе и вместе отталкивает.

За несколько рупий один курумб согласился дозволить мне присутствовать при его ловле.

Птица порхает и чирикает беззаботно, веселая, деятельная.

Вдруг она останавливается и точно прислушивается. Склонив голову набок, она остается несколько секунд неподвижною; потом, встрепенувшись,видимо силится улететь.
Она иногда и улетает, но весьма редко.
Обыкновенно ее словно бы что-то притягивает в очарованный круг, и она начинает бочком приближаться к жердочке.
Ее перышки взъерошены, она тихо и жалобно пищит, а все же подвигается маленькими нервными скачками...
Наконец, она возле "очарованной" жерди.
Одним скачком она перепрыгивает на нее и - судьба ее свершилась!..
Она уже не может сдвинуться с жерди и сидит на ней точно приклеенная.
Курумб бросается на бедное очарованное создание с быстротой, какой позавидовала бы любая змея;

дайте ему только несколько медных грошей вдобавок к установленной плате, и он пожрет птицу живою на месте, с когтями и с перьями…

[ТИМА]

как курумбы убивают людей.

…Англо-индийским "бара-саабам" негде встречаться с полудикими грязными курумбами, как только в лесу, то есть, из десяти раз девять во время охоты. Поэтому и второе столкновение между английским чиновником и курумбами случилось также из-за слона.

Героем этого происшествия был человек в довольно высоком официальном положении.

Его все знали как одною из тузов общества, и семейство его, кажется, еще до сей поры не оставило Калькутты, где его молодая вдова живет у его старшего брата.

Она была очень любима генеральшей Морган, и это единственная причина, почему я не могу, как в первом случае, дать его полное имя. Я обещала не называть его, хотя в описании этих происшествий его узнают все, бывавшие в Мадрасе!..

Мистер К., как мы его назовем, поехал на охоту с несколькими приятелями, несколькими шикарями и многочисленною прислугой. Слона убили и только тогда заметили, что забыли взять с собой особенный для вырезывания клыков нож. Решили оставить животное под присмотром четырех баддаг-охотников, чтобы охранять его от диких зверей, самим отправиться завтракать в соседнюю плантацию.
Оттуда К. должен был вернуться часа через два за клыками...

Программа нетрудная и, казалось, совершенно удобоисполнимая.

Несмотря на это, не успел К. вернуться, как нашел одно маленькое затруднение.

На слоне сидело человек десять курумбов, которые усердно работали над клыками.

Не обращая внимания на сановника, они ему хладнокровно объявили, что так как слон убит на их земле, то они и считают как его самого, так и его клыки своею собственностью.

Действительно, их землянки оказались в нескольких шагах оттуда.

Понятно, как должен был быть взбешен такою наглостью высокомерный англичанин. Он приказал им убираться, пока они целы; иначе он прикажет людям разогнать их нагайками.

Курумбы нагло рассмеялись и продолжали работу, даже не взглянув на бара-сааба.

Тогда К. закричал слугам, чтобы они прогнали карликов силой.

С ним было человек двадцать охотников в полном вооружении; сам К. был рослый красивый мужчина, лет тридцати пяти, известный своим цветущим здоровьем и богатырскою силой столько же, как и своею вспыльчивостью.

Курумбов было еле десяток, почти голых и безо всякого оружия.

Четыре баддага, оставленные при слоне, конечно, разбежались в отсутствие прочих при первом требовании курумбов.

Казалось, было более чем достаточно трех человек, чтобы разогнать хищников-карликов.

Однако же приказание К. осталось без последствий: ни один человек не пошевелился...

Все стояли, дрожа от страха, позеленевшие, с понуренными головами.

Несколько человек, и в том числе прятавшиеся в кустах баддаги, бросились бежать и исчезли в лесной чаще.

Муллу-курумбы, покрывавшие, словно букашки, труп слона, глядели на англичанина смело, оскалив зубы и как бы вызывая его на действие.

Мистер К. окончательно вышел из себя.

- Прогоните ли вы, наконец, этих бродяг, подлые трусы? - зарычал он.

- Нельзя, сааб, - заметил седой шикари, - нельзя... Это нам верная смерть... Они на своей земле...

На сердитое восклицание поспешно слезавшего с лошади К. вождь курумбов, безобразный, как воплощенный грех, вдруг вскочив на ноги на голове слона, стал, кривляясь, прыгать на ней, скаля зубы и щелкая ими, как шакал.
Потрясая уродливою головой и кулаками и выпрямившись во весь карликовый рост, муллу-курумб обвел злыми, сияющими, как у змеи, впалыми глазками присутствующих и прокричал:

- Кто первый дотронется до нашего слона, скоро вспомнит нас в день своей смерти.
Ему не видать новой луны...

- Угроза была впрочем напрасная.
Слуги чиновника словно превратились в каменные изваяния.

Тогда взбешенный К., перехлестав на пути толстою нагайкой правых и виновных, бросился с проклятием на курумба и, схватив его за волосы, швырнул далеко от себя на землю. Остальных, которые цеплялись, как вампиры, за уши и клыки мертвого слона и было воспротивились, он переколотил нагайкой и разогнал их в
одну минуту. Уходя, они остановились шагах в десяти от К., который затем принялся сам вырезать клыки.

По словам его слуг, во все время операции они не спускали с него глаз.

Окончив работу, К. отдал клыки людям отнести домой, а сам уже было собрался занести ногу в стремя, когда его взгляд снова встретился со взглядом побежденного им старшины курумбов.

- Глаза этой гадины произвели на меня впечатление взгляда отвратительной жабы... Я почувствовал буквально тошноту...- рассказывал он в тот же вечер за обедом собравшимся у него гостям. - Я не мог удержаться, - добавил он с дрожью отвращения в голосе, - и ударил его еще несколько раз нагайкой... Карлик, лежавший до этого времени неподвижно в траве, на месте, куда я его бросил, быстро вскочил на ноги, но, к моему удивлению, не убежал, а только отошел немного далее и продолжал смотреть на меня, не спуская глаз...

- Напрасно вы не удержались, К., - заметил кто-то. - Эти уроды редко прощают.

К. расхохотался.

- В этом меня уверяли и шикари. Они ехали домой, точно приговоренные к смерти...
Глаза боятся!.. Глупый, суеверный народ. Им давно следовало открыть глаза на счет этого глаза. Знаменитый "змеиный взгляд" возбудил во мне только более аппетита...

И он продолжал смеяться над суеверием индусов весь остальной вечер. На другое утро, под предлогом, что он очень устал накануне. К., встававший, как и все в Индии, очень рано, проспал далеко за полдень. Вечером у него сильно разболелась правая рука.

- Старый ревматизм, - заметил он, - через несколько дней пройдет.

Но на второе утро он почувствовал такую слабость, что еле мог ходить, а на третий - совсем слег. Врачи не находили у него никакой болезни. Не было даже лихорадки, а одна непонятная слабость и какое-то странное утомление во всех членах.
- Словно в меня влит свинец вместо крови, - говорил он знакомым. Аппетит, возбужденный в его мнении "змеиным взглядом", разом пропал; больного стала мучить бессонница. Не помогали никакие усыпительные средства. Здоровый, как бык, румяный и атлетический К. превратился в четыре дня в скелет. На пятую ночь, которую он проводил по обыкновению со дня охоты с открытыми глазами, он разбудил домашних и спящего в соседней комнате врача громким криком:- Прогоните эту грязную гадину!.. - кричал он. - Кто смел впустить ко мне это животное?.. Что ему нужно?.. Зачем он так смотрит?..

Собрав последние силы, он швырнул по направлению ему одному видимого предмета тяжелый подсвечник и, попав в зеркало, разбил его вдребезги.
Врач решил, что у больного начался бред.
К. кричал и стонал до самого утра, уверяя, что видит перед кроватью у ног побитого им курумба.
К утру видение исчезло, но мистер К. стоял на своем:

- То был не бред, - еле лепетал он. - Карлик как-нибудь прокрался... Я его видел во плоти, а не в воображении.

На следующую ночь, хотя ему было еще хуже, и с ним сделался действительно бред, он не видел более никого. Врачи ничего не понимали, и решили, что то был один из многочисленных неуловимых видов "болотистой лихорадки" (Jungle fever) Индии.

На девятый день у К. отнялся язык, а на тринадцатый день он умер…

================

[ТИМА]

Два случая гипноза (колдовства, очарования)

1

…Между Каттагири и Утти живет семейство евразиев, людей довольно зажиточных.
Оно состояло несколько лет тому назад из старухи-матери, двух сыновей и сироты-племянника, воспитанного с колыбели старухой, в память ее младшей умершей сестры.

Старуха, г-жа Симпсон, была женщина добрая и очень набожная. Сыновья служили в канцелярии губернатора, а мальчик, которому было тогда лет одиннадцать, ходил в школу миссионеров. Говоря другими словами, после полудня он был совершенно свободен и делал, что ему хотелось.

Как и всех детей на здоровых живописных горах Нильгири, его оставляли бродить одного по аллеям и чащам "города" по собственному усмотрению. Утти - город только на картах Мадраса: в европейском смысле это город только по имени. Кроме маленького туземного квартала в большом провале, на дне которого тянутся двумя рядами деревянных сараев базар и лавки, а кругом, по крутым бокам провала, лепятся, будто гнезда ласточек, туземные лачуги, в Уттакаманде нет ни одной улицы. Там есть великолепная ратуша, собор, больницы, клубы и даже магазины в летнее время, но улиц все-таки нет. Дачи, коттеджи, виллы разбросаны оазисами, как попало; на неровной поверхности сотни небольших и высоких холмов, густо покрытых большими деревьями а местами заросших настоящим лесом. Здания построены обыкновенно у подошвы холма или большой скалы для защиты от ветра, среди огромных садов, парков и плантаций, отгороженных от дорог живою изгородью. От задов частных зданий тропинки ведут часто в почти непроходимые чащи на склоне соседней горы, куда редко заходит нога европейца.

По вечерам и ночью довольно опасно пешему выходить из дому, особенно без оружия, и переходить эти чащи. Неожиданная встреча с леопардом, а иногда и с тигром, не говоря о свирепых диких кошках, удерживает дома всех, кто живет далеко от расчищенного центра города или не имеет экипажа.

Дом старухи Симпсон находился далеко от главных аллей Утти, и как раз за домом начиналась такая чаща. Мальчику было запрещено ходить в нее. Но он страстно любил птиц. У него был целый сарай, освященный большими окнами и уставленный кадками с растениями, превращенный им в птичник. Там у него находились всевозможные породы птиц, от попугаев до колибри "Голубых гор", крошечного "юй-му". Не было только нильгирийской ласточки. Это маленькое желтое создание, чрезвычайно дикое и хитрое, летает очень высоко, и его почти невозможно заманить в силки.

Однажды, увлекаемый своею страстью, он забрел очень далеко от дома, в самую глубь чащи. Перед ним прыгала с одного дерева на другое ласточка, и он старался поймать ее. Так он пробегал за нею до заката солнца.
Если сумерек нет в долинах Индии, то в Утти, окруженном со всех сторон большими горами и скалами, переход от дня к темной ночи совершается почти мгновенно.
Увидя себя в лесу, почти в совершенной мгле, мальчик испугался и поспешил домой. Но с его обувью случилось дорогой нечто, заставившее его сесть в первой просеке на камень и снять сапог. Пока он опорожнял его, и разглядывал, стараясь найти уколовшую ему ногу почти до крови колючку, с дерева соскочила почти ему на голову дикая кошка. Тогда, видя, как не менее его испуганный зверь с детенышем во рту, ощетинился, приготовляясь атаковать его, несчастный мальчик страшно испугался и закричал на весь лес. Но в ту же минуту две стрелы, вонзясь в бок зверя, заставили его, выронив из пасти котенка, покатиться кубарем вниз, в глубокий ров.
Два курумба, грязные, полунагие, отвратительные, выскочив из засады, тотчас же овладели убитым животным и заговорили с мальчиком, смеясь над его трусостью...
Муллу-курумбы не диковинка в Утти.
Их можно всегда найти на базарах. В то время как "медовые" тейно-курумбы никогда не приближаются к жилым местам, их братья "муллу" (курумбы терновника) как бы ищут сношений с белыми, между которыми они часто живятся аннами и пейсами (копейками) за разную черную работу и услуги.

Поэтому и маленький евразий, вместо испуга, почувствовал, напротив, благодарность к двум курумбам, так кстати избавившим его от когтей дикой кошки.

Он говорил на их языке, как и все евразий, родившиеся на этих горах. Боясь идти далее один, он уговорил их довести его до дому, обещая им рису и водки дома. Они согласились, и все трое отправились вниз. Дорогой он им рассказал о своем затруднении насчет ласточки, и курумбы обещали ему за небольшое вознаграждение заманить несколько птичек в его сети.
Курумбы славятся своим искусством как охотники: они ловят так же легко малую птицу и зверька, как и убивают тигра и слона. Как звероловы они первые на горах.
Они условились встретиться на другой же день в долине и идти на лов пташек.
Словом, они подружились. Вернувшись домой, мальчик рассказал тетке об услуге, оказанной ему карликами. Та дала им несколько медных монет и немного водки, но тотчас же отослала их.

Старуха, как и все евразии, была очень брезглива относительно "негров" вообще.
Esprit fort, она называла все рассказы о могуществе "колдунов" баснями; но ее отвращение к маленьким чудовищам, в этом случае весьма естественное, было очень сильно.
Она запретила племяннику всякие с ними сношения, и мальчик, боясь потерять случай добиться, наконец, для своей коллекции желанного экземпляра птицы, не сказал ей поэтому ни слова о своем проекте охоты с ними на другой день.

Они встретились, и он вернулся в тот же вечер с парой желтых ласточек.
Увлекаемый своею страстью к птицам и возбужденный охотой, бедный мальчик забыл в тот день всякое чувство отвращения, даже и не заметил, как часто его руки приходили в соприкосновения с руками курумбов, которые его несколько раз трогали.
Под предлогом похвалы его клетчатому, яркого цвета пиджаку, они проводили несколько раз по его спине.
Бедный мальчик, он был еще ребенок!
Имея до того времени весьма мало сношений с туземцами, которых его приучали презирать с малых лет как идолопоклонников и "негров", он, вероятно, и не слыхивал, до какой степени боятся карликов те, чья кровь текла на пятьдесят процентов и в их жилах...
…двое курумбов поймали пару желтых ласточек для маленького Симпсона.
Но они поймали вместе с этим и самого мальчика. Один из курумбов "очаровал" его, как очаровывал птиц. Он завладел его волей, стал управлять помышлениями, сделал из него положительно бессознательную вещь, которою и орудовал по воле, как гипнотизер полицейским агентом.

Вся разница между двумя процессами состояла в том, что доктор начинал с видимых пассов и употреблял
научный метод магнетизации.
Курумб не делал ничего подобного: он, вероятно, только поглядел на него во время ловли, дотронулся до него.С того дня с мальчиком произошла видимая перемена. Он сделался скучен, вял, перестал играть и бегать. Здоровье его не изменилось, и аппетит оставался здоровым, но он как будто постарел на несколько лет, и домашние часто замечали, что он ходит - точно во сне.

Скоро в доме стали пропадать серебряные вещи, ложки, сахарницы, даже серебряное распятие, а затем и золотые вещи госпожи Симпсон.

Между домашними поднялась тревога. Несмотря на все предосторожности и старания поймать вора, вещи пропадали одна за другою из крепко запертого шкафа, ключ от которого никогда не покидал старухи...

Полиция, к которой обратились, оказалась бессильною напасть на след вора.
Подозрение падало на всех и не могло остановиться ни на ком.
Прислуга в доме была старая, и госпожа Симпсон ручалась за нее, как за самое себя.
Однажды вечером, получив из Мадраса пакет, в котором было тяжелое золотое кольцо, старуха, спрятав его в железный шкаф, положила ключ от него под подушку и решилась не спать всю ночь.
Для большего успеха она даже отказалась выпить свой обычный стаканчик пива на сон грядущий.
Она уже замечала некоторое время, что выпив его, она как бы тяжелела и тотчас же засыпала.
Мальчик спал в чуланчике возле спальни.
Часа в два пополуночи дверь из чулана отворилась, и при свете ночника она увидела входившего племянника. Она чуть было не спросила громко: что ему нужно; но разом спохватилась и со страшным
замиранием сердца притаила дыхание. Он действовал точно во сне. Глаза его были широко раскрыты, а лицо имело, - как она рассказывала на суде, выражение суровое, почти зверское.
Он прямо подошел к ее кровати, тихо вынул ключ из-под подушки, так же тихо и ловко, что она скорее видела, нежели чувствовала его руку под собою.
Затем он отпер шкаф, пошарил в нем, запер, снова возвратил ключ под подушку и ушел в чулан.
Таково было присутствие духа у госпожи Симпсон, что она осталась неподвижною после этого несколько времени.
Ее любимый племянник, ребенок - вор!
Но куда же он девает украденные вещи?
Она решилась ждать до конца и узнать тайну во всей ее полноте.
Тихо и быстро одевшись, она заглянула в чулан.
Племянника там не было, но дверь во двор была отворена.
Последовав за ним по горячим следам, она тоже вышла и увидела его маленькую тень у птичника.
Ночь была лунная, светлая. Она ясно заметила, что нагнувшись у окна, он что-то зарывает в землю.
Тогда она решилась ждать до утра. "Мальчик - лунатик", - подумала она, - "Вероятно, и все остальные
вещи там найдутся. Будить его теперь и пугать напрасно..."

Она вернулась к себе, но не прежде, чем убедилась, что ребенок тоже вернулся в свой чулан. Проходя мимо его каморки, она убедилась, что он спит крепко, хотя его глаза были так же широко открыты, как и тогда, когда он подошел к ее постели за ключом.
Это ее изумило и страшно испугало.
Она долго стояла над ним, но решение ее "ждать до утра" не покинуло ее.

На другое утро, призвав сыновей, она рассказала им подробно ночную сцену.
Они отправились с нею к замеченному ею месту у птичника и скоро нашли свежеразрытое место. Но там ничего не оказалось. Очевидно, у мальчика были сообщники.
Как только он вернулся из школы, умная старуха, поняв, что расспрашивая его, она вероятно ничего не узнает и только затруднит еще более раскрытие темного дела, приняла его по обыкновению, накормила завтраком и только зорко наблюдала за ним.

Вставая по окончании завтрака, чтобы умыть руки, она сняла с себя кольцо и нарочно оставила его на столе. При виде золотой вещицы глаза мальчика загорелись и, полуотвернувшись, госпожа Симпсон ясно видела, как он быстро препроводил кольцо в карман. Затем он встал и равнодушно вышел из дому.
Но тут, с поличным, она его остановила.

- Где мое кольцо, Том? - спросила она. - Зачем ты взял его?
- Какое кольцо? - равнодушно отвечал мальчик. - Я не видел вашего кольца...
- Но оно у тебя в кармане, маленький негодяй! - закричала она, дав ему полновесную пощечину.
И бросясь на спокойно стоящего мальчика, она вынула кольцо из его кармана и показала ему.
Мальчик не сопротивлялся.
- Какое же это кольцо? - сердито спросил он ее. - Это горсточка золотого песка... я взял его для своих птиц... За что вы бьете меня?
- А все серебряные и золотые вещи, которые ты украл у меня за эти два месяца, тоже только зерна по-твоему, негодный лгун и воришка? Куда ты их девал? Говори сейчас, или я пошлю за полицией!.. - кричала старуха в ярости.
- Никаких вещей я у вас не крал... я никогда ничего не брал без позволения, кроме немного зерна и хлеба... для птиц...
- Где ты воровал зерно?
- У вас в шкафу... Но ведь вы сами позволили мне брать его. Такого золотого зерна нет на базаре, иначе бы я и этого у вас не просил...

Мистрис Симпсон поняла, что она находится лицом к лицу с какою-то непонятной для нее загадкой, со страшною тайной, разъяснить которую она не может, но что мальчик - припадок ли то с ним безумия или хронического сомнамбулизма - говорит лишь правду или то, чему он сам вполне верит...

Она догадалась, что сделала промах. Тайна далеко не разъяснилась. У мальчика должны быть сообщники, и она их откроет... Она притворилась, будто ошиблась и признает свою ошибку. Сердце ее обливалось кровью, но она довела свой опыт до конца.

- Скажи мне, Том, - начала она уже ласково, - ты не помнишь, когда я дала тебе позволение брать для твоих птиц золотое зерно из железного шкафа?..
- В тот день, когда я добыл своих желтых пташек, - объяснил сурово мальчик. - За что же вы побили меня? Вы сами сказали мне: бери ключ у меня под подушкой, когда тебе нужно, бери золотое зерно для твоих птиц, оно здоровее серебряного... ну я и брал... Да его уже и мало осталось там, - добавил он с сожалением. - А без него мои птички все умрут!..
- Кто это тебе сказал?
- Он, тот, кто поймал для меня пташек и помогает мне кормить их.
- Кто же этот он?
- Не знаю? - с усилием отвечал ребенок, потирая себе лоб. - Не знаю... он, вы же его много раз видели...
Он был здесь и три дня тому назад, во время обеда, когда я взял на тарелке дяди серебряное зерно, которое он положил на нее для меня...
Он сказал: бери, дядя кивнул мне головой и я взял.
Мистрис Симпсон вспомнила, что в тот день, то есть за три дня до того таинственно пропали со стола десять серебряных рупий, которые ее сын только что вынул, чтобы заплатить счет. То была самая таинственная, необъяснимая из всех случившихся пропаж.

- Кому же ты отдал зерно?.. Ведь вечером не кормят птиц...
- Я его отдал ему за дверью. Он вышел до окончания обеда. Да ведь тот день мы обедали днем, а не вечером...
- Как днем, в восемь часов вечера разве день?
- Не знаю, то было днем... ночи совсем не было... да ее давно уже нет!
- Господи! - заплакала старуха, всплеснув руками в ужасе. - Ребенок сошел с ума, он совсем обезумел!..

Но вдруг ее озарила мысль.
- Ну так возьми и это золотое зерно, - сказала она, подавая ему свою брошку. -
Возьми и покорми птиц, а я посмотрю...
Мальчик схватил брошку и радостно побежал в птичник. Там, по рассказу его тетки, произошла сцена, которая убедила ее окончательно в расстройстве умственных способностей ее маленького племянника. Он бегал вокруг клеток и сыпал воображаемое зерно. Многие из клеток были пусты. Вероятно, птицы часто кормились таким образом. Но мальчик, очевидно, не замечал отсутствия птиц: он тер брошку
между пальцами, как бы ссыпая с нее зерно, говорил с несуществующими птицами, свистел им, радовался.

- Теперь, aunty ("тетя"), я отнесу остальное на сохранение ему... Он прежде велел зарывать остаток вот тут, под окном, но сегодня утром приказал приносить ему туда... Только вы не ходите за мной... а то он не придет...
- Хорошо, мой друг. Ты пойдешь один, - притворилась старуха.
Задержав его под каким-то предлогом на полчаса, она послала тихонько от мальчика
за базарным сыщиком и, посулив хорошую плату, приказала ему следовать незаметно за ребенком, куда бы он ни пошел.
- Если он что кому передаст, - распорядилась она, - то арестуйте того человека: он вор.
Сказано - сделано.
Сыщик, призвав на помощь товарища, следовал целый день за мальчиком. Под вечер они увидели его идущим по направлению к чаще. Вдруг из-за кустарников выскочил уродливый карлик и поманил к себе мальчика, который направился к нему тотчас же, как автомат. Увидев, что ребенок сыплет ему что-то
на руки, сыщики в свою очередь выскочили из своей засады и арестовали курумба с поличным в руках - золотою брошкой.
Курумб, впрочем, отделался несколькими днями ареста.
Против него не было ни малейших улик, кроме брошки, которую мальчик, как он объявил, отдал ему
добровольно: по его уверению, "неизвестно, по какой причине". На суде показания маленького Симпсона, который бредил про "золотое зерно" и не узнавал курумба, оказались неподходящими.
Во-первых, он был малолетний, а затем врач объявил его неизлечимым идиотом.
Его свидетельства, как и путанные показания госпожи Симпсон, которая знала лишь то, что ей говорил этот невменяемый мальчик, пошли за ничто.
Даже свидетельство сыщика, которое имело бы вес, так как он знал этого курумба за укрывателя украденных вещей, не могло быть заявлено. В день ареста сыщик заболел, а через неделю, за несколько дней до суда, он умер. Видно, "селезенка лопнула"! Его товарищ, поставленный на очную ставку с курумбом, которого он же помогал арестовать, клялся и божился, что не видел ничего и ничего поэтому не может сказать. Сыщик приказал задержать человека, он и помог задержать. Кроме этого, он не мог показать ровно ничего. Так этим история и кончилась.

Мы видели несчастного мальчика, которому теперь, впрочем, лет двадцать. Когда его нам показали, мы увидели толстого с отвислыми щеками евразия, который, сидя на скамейке за воротами, стругал палочки для клеток. Птицы все еще - преобладающая страсть, как и прежде. Он кажется умственно здоровым в отношении всего, кроме денег, золотых и серебряных вещей, которые продолжает называть "зерном". Впрочем, после того, как родные отправили его в Бомбей, где он провел под присмотром несколько лет, и эта мания начала у него проходить.
Не проходит только одно его неудержимое желание брататься с курумбами.
Он находится хотя и на свободе, но под строгим присмотром родных.

Кажется, было бы лишним доказывать, что "одурение", насылаемое курумбами на человека, и "гипнотизация" французского врача, одна и та же сила, пусть ее называют чем угодно…

[ТИМА]

2

...Если тодды лечат, как лечил иногда Гиппократ и древние иерофанты египетских храмов, действием солнца, пользуясь электрическим действием его лучей, при помощи магнетических пасс руками или животного магнетизма, то муллу-курумбы, во время своих заклинаний и чар употребляют положительно все приемы фессалийских колдуний, сколько мы о них знаем из классиков.

Они пользуются луною и ее вредными в известные времена года лучами, собирают травы и варят из них зелья, употребляют кровь, обладают, наконец, секретом, но вероятнее всего, врожденною у них, как у змей, способностью очаровывать выбранную жертву взглядом.

Магнетизер делает то же.

Разница между ученым гипнотизером, который передает приказание субъекту мысленно и заставляет бедную, честную девушку совершать бессознательно непристойности словом и действием при публике, и курумбом, который, завладев хитростью доверчивым баддагом, заставляет его красть и учинять всякие другие преступления, "как бы в припадке полного бессознания или опьянения", - разница, говорим мы, небольшая.

Между образованным гипнотизером-парижанином и колдуном муллу-курумбом мы ее находим только в степени.

Французу потребуется еще двести лет, прежде чем он дойдет до знания муллу-курумба, до его искусства управлять по-своему мышлением и действиями слабейшего в сравнении с ним человеческого организма.

Искусство архитектуры развивалось среди человечества тысячелетиями.

Крот не учился в университетах, а подводные постройки бобра послужили людям моделью.

Природа часто бывает самым мудрым из профессоров.

Многие из произведений средневекового зодчества валяются зарытыми в пыли итальянских мостовых; стены циклопов стоят доселе не расшатанными...

Чтобы показать наглядно, до чего приемы европейца-"гипнотизера" и курумба-колдуна схожи между собой, и что в явлениях обоих действует одна и та же сила, приведу два примера: один - из научных опытов французского врача, другой - из наблюдаемых нами случаев на Нильгири.

"Но то в Индии!" - нам скажут, - "в стране невежества и суеверия!"

Так вот мы и начнем с примера, случившегося во Франции, почти на наших глазах, только прошлою весной и при многих свидетелях.

Во французских журналах, а затем и в шведских, в переводе, появилась чрезвычайно замечательная статья, за которой последовало несколько других; а затем присылавший их в газету (кажется "Temps") врач - замолк.

Этот врач - магнетизер в Лилле, уже несколько лет делает замечательные опыты под руководством Шарко и других парижских светил. В своих опытах он дошел до того, что управлял усыпленным субъектом мысленно, то есть, не выражая приказания громко, а просто задумав его или написав желание на бумаге и отдавая его на сохранение третьему лицу. По его уверению, он, таким образом, был в состоянии произвести следующее, еще невиданное явление, которое Шарко назвал бы acte par suggestion, даже иногда не сейчас, а в какое угодно назначенное время, иногда, через месяц, даже через несколько месяцев.

Он делал, например, следующее: стоя перед усыпленным субъектом, он или говорил ему тихо, почти неслышно, на ухо, или же просто повторял мысленно или же, наконец, ради удовлетворения скептицизма приятелей, записывал такую фразу:

"Через месяц (или через столько-то дней), такого-то числа и в такой-то час, я приказываю ему (субъекту) сделать то или другое". Следовало приказание и подробности его исполнения.
Субъект просыпался ничего не помня.
Через месяц, такого-то числа и в означенный магнетизером час и минуту, чем бы субъект ни был в то время занят, он исполнял приказание, буквально, с необычайною точностью и невзирая ни на какие препятствия. Он это делал машинально, сам не зная для чего, и хотя не знал за минуту до того, что он совершит то или другое, по свершении акта он смутно помнил все, хотя и не мог объяснить, почему именно он это сделал.
Эти интересные, но и опасные опыты разыгрались драмой, затем прекращены, и кажется, надолго.

В С. жил, да и теперь еще живет, потому что все это случилось весной 1884 года, полицейский агент, un agent, как их зовут, знакомый врачу.
То был здоровенный толстый человек, 35 лет, чрезвычайно набожный и вне служебных дел очень мягкого характера. Врач нашел в нем превосходного субъекта. Захватив бедного агента в свою власть, он совершал над ним всевозможные опыты. Вот что, согласясь наперед с приятелями, он наконец сделал.Агент спал. Ни зажженные пробки, ни глубокие уколы булавками под ногтями, ни пистолетный выстрел над самым ухом не могли разбудить его. Словом, он находился в каталептическом состоянии. Тогда врач ушел с тремя приятелями в другую комнату, и один из них, написав на бумажке приказание, отдал его магнетизеру. Тот, вернувшись к субъекту, прочитал про себя написанное и мысленно приказал агенту совершить ровно через три недели, в два часа пополудни, следующее преступление.

"Вот малайский острый нож, - сказал он ему мысленно, подавая ему небольшую деревянную линейку, - я его прячу в этот шкаф. Такого-то числа, в два часа пополудни, вы возьмете его, невзирая на замки и засовы. Вы отправитесь с этим ножом в публичный сад и увидите в такой-то аллее, у седьмого дерева, садовника, наклонившегося над цветником и поливающего растения. Вы подкрадетесь к нему незаметно и убьете его, вонзив этот нож три раза в спину жертвы. Затем вы возьмете лопату и, вырыв у корня дерева яму, зароете тело и отправитесь в полицию, где и расскажете своему начальнику о преступлении, но не выдавая себя, а, взвалив его на немца-мясника, который, пока вы будете зарывать тело, будет стоять возле вас и смеяться".

Агент проснулся, разбуженный врачом, конечно, ничего не помня.

В какой бы ужас и негодование пришел добродетельный агент, если бы знал о данном ему поручении.

В назначенный день магнетизер с хохотавшими заранее приятелями приготовился к ожидаемой сцене и поместился в комнате, где была спрятана в шкафу линейка.

В назначенный день, ровно в два часа бедный блюститель порядка находился на своей службе.

Оставив свой обсервационный пункт на улице, он дезертировал, по выражению его сурового начальника.

Он, лучший из полицейских агентов, которого ставили в пример всем другим, учинил в тот же день преступление № 1.
Ровно за пять минут до двух часов на улице произошла драка.
Когда прогудел второй удар на ближайших городских часах, он записывал в своем camet de police имена буянов.
К удивлению собравшейся толпы и двух буянов, которые уже приготовились, вследствие proces verbal, провести ночь в кутузке, агент мгновенно уронил свой корне, вытаращил глаза и быстро, словно автомат, в котором завели ход, повернувшись на каблуках, пошел по улице и, поворотив за угол, исчез из глаз присутствующих.
Все это совершилось так быстро, что когда, опомнившись от изумления, толпа бросилась за ним, то нашла, что его и след простыл.
Агент исчез, и все решили, что он сошел с ума.
В эту самую минуту он входил в дом врача не в дверь, которую он нашел нарочно запертою, но в калитку сада, которую он, не задумываясь, выломал.
То было преступление № 2.
Войдя в комнату, где сидел магнетизер с приятелями, агент в своем глубоком гипнотическом состоянии даже и не заметил их. Он направился прямо к шкафу, где лежала линейка, в его воображении - "малайский нож", и найдя шкаф запертым, вынул железные клещи из кармана и сломал замок. Все это он делал автоматически, не торопясь, но весьма быстро. Достав линейку, он спрятал ее под мундир и, озираясь во все стороны, как бы боясь быть замеченным, прокрался назад из дома на улицу.
Это было преступление № 3.
Доктор с приятелями последовали, конечно, за ним и очень близко, так как он, очевидно, не замечал никого. Затем он пошел к означенному магнетизером публичному саду. Сад был полон бонн и детей; но та аллея, куда он направился для совершения четвертого и самого ужасного в этот день преступления, была к удовольствию четырех наблюдателей пуста...

Воображаемая драма делалась с каждым часом интереснее...

У входа в аллею агент остановился и стал считать деревья. Он находился в видимом затруднении. По мнению врача, мысль, переданная им агенту, не довольно ясно отражалась в голове субъекта; он не знал, на какой стороне аллеи ему следовало увидать жертву. Но он колебался недолго. Не найдя того, что он искал на правой стороне, он стал считать деревья на левой и вдруг, нагнувшись, совсем прилег на землю. Он вероятно увидел садовника и приготовился убить его...

Он походил в эту минуту на дикого зверя, - рассказывали очевидцы. Его крепко стиснутые зубы и полуоткрытый рот, его широко открытые глаза, выражавшие, невзирая на их стеклянную неподвижность, нечто дикое, жестокое и решительное: все это, взятое вместе, испугало своей реальностью экспериментаторов.
Но их страх скоро перешел в ужас, когда их субъект стал разыгрывать с поразительной верностью действие воображаемого зверского убийства.
Он стал подкрадываться к невидимому для всех, кроме его одного, садовнику, тихо и осторожно, то припадая низко к земле, то выпрямляясь и делая огромные прыжки.
Наконец, он достиг означенного дерева и, вынув линейку из-за пазухи, ринулся на жертву и вонзил линейку три раза в воздух. Нагнувшись как бы над телом, он долго смотрел на него, вытирая все время линейку от крови, которая была для него такою же, вероятно, реальностью, как и он сам для наблюдавших за ним.

Словом, он исполнил до малейших подробностей задуманную врачом драму.

Вырыл воображаемою лопатой воображаемую яму и зарыл в ней несуществующее тело.

Потом он вышел из саду и пошел по направлению к полицейской префектуре.

Но тут драма оборвалась, и эпилог не мог быть разыгран.

Он встретился лицом к лицу со своим начальником, которого, впрочем, не узнал.
Комиссар, видя, что он не обращает на него внимания и не отвечает на его зов, подозвал двух полицейских и велел его арестовать. Но тут проявилась во всей своей ужасной реальности сила месмеризма, гипнотизации, колдовства, - назовем это как угодно. Агент одним взмахом руки далеко отбросил от себя двух товарищей, бывших гораздо сильнее его, и продолжал идти вперед так же спокойно, как бы его ничего не останавливало.

Тут к счастью подоспел доктор-магнетизер и остановил руку комиссара, который уже собирался стрелять в бунтовщика агента из револьвера.

Он его умолил подождать несколько минут.

Подбежав к субъекту, он в несколько пасс окончательно вывел его из гипнотического состояния. Но на нем лежала более трудная обязанность: спасти агента от серьезных последствий, убедив его начальника, что он действительно находился в продолжение этих двух часов в состоянии невменяемости: что он, словом, совершил между другими воображаемыми преступлениями, ряд проступков против службы бессознательно и должен быть прощен в силу этого.

В этом-то и состояла трудность и вместе торжество месмеризма.

Опытный гипнотизер вышел великолепно из затруднения.
Производя над агентом, что называется на языке магнетизеров passes contraires, он приказал ему помнить даже наяву его инструкции.

"Помните, - приказал он ему мысленно, - вы должны свалить на мясника преступление. Покажите вашему начальнику орудие смерти - малайский нож. Вы знаете, как и все знакомые мясника, что этот нож - его собственность".

Затем произошла драма-комедия. Совершенно очнувшийся sieur А. (агент) вдруг огорошил собравшуюся публику формальным донесением начальнику, что он оставил свой пост для предупреждения преступления, но, к сожалению, явился слишком поздно. Прибежав в сад, он нашел там мясника над телом несчастного садовника и успел вырвать у него один нож, который он и имеет честь представить начальству.И, вынув линейку, он ее серьезно и торжественно подал комиссару. Тот, конечно, как и все присутствующие, зная, что "се malheureux" никогда не пил, тут же решил, что он сошел с ума.

Тогда врач и его три приятеля выступили вперед и, прося начальника повременить с приказаниями, стали укорять агента во лжи. "К ужасному преступлению, - говорили они, - вы присоединяете еще худшее: клевету на невинного человека. Это вы сами убили садовника. Мы следили за вами, мы видели, как вы троекратно вонзили в его спину этот ужасный малайский нож... покайтесь лучше, сознайтесь в вашем преступлении... Это одно может облегчить вашу участь".

Теперь, ни комиссар, ни все увеличивающаяся толпа ровно ничего уже не понимала.

Они сочли их одну минуту всех сумасшедшими...

Но что должен был почувствовать начальник, когда его любимый агент, упав перед ним на колени, громко покаялся перед всею толпой в своем ужасном преступлении.

Комиссар, говорят, побледнел и кончил тем, что поверил. Он приказал "преступнику" вести себя на место убийства, что тот не колеблясь и сделал, повторив еще раз, что он зарыл тело под деревом и что это видел мясник, на которого он поэтому и пожелал свалить вину...

"Malheureux! Malheureux! (несчастный), повторял его начальник на все лады, когда врач, подойдя, объяснил ему галлюцинацию его агента. Тогда комиссар страшно рассердился и не поверил. Только тогда, когда, разогнав толпу, он отправился с несколькими полицейскими на "место преступления" и увидал, как агент, все еще под влиянием галлюцинации, указал ему на нетронутое место под деревом, уверяя его, что "вот кровь... а вот и труп" и как, затем, он выходил из себя, не понимая, почему другие не видят трупа, комиссар понял, что это не шутка врача, но что под нею кроется нечто более серьезное, нечто действительно ужасное, хотя он и не может еще понять, как это все случилось. Когда агента спросили, притворяясь, что верят ему, почему он, честный, заслуженный сержант, совершил такое страшное, бесполезное преступление, то он отвечал, спустя голову, что не знает.

"Меня влекла непреодолимая сила", говорил он, - "сила, которой я был не в силах, не в состоянии противиться и которая заставляла меня думать и чувствовать, что я поступаю прекрасно, что так и должно быть сделано".

Когда ему кто-то напомнил о старухе матери, у которой он был единственным сыном, агент горько заплакал, но продолжал видеть перед собою зарезанный им труп и равнодушно толкал его ногой...

Это продолжалось, пока не позвали якобы убитого садовника. Когда тот подошел к нему и спросил, почему он клевещет на себя, агент упал без чувств.

- Это ничего, - повторял смущенно врач, - я его сейчас повергну в новый сон и прикажу ему забыть все происшествия этого дня... Поверьте, от этого не останется никаких печальных последствий...

Но он ошибался. Когда агент пришел в себя, то в нем явились все признаки белой горячки. Он пролежал в больнице три месяца и только недавно выписался из больницы. Из добродушного, веселого и здорового малого, он сделался болезненным скелетом, пугливым, нервным и подозрительным...

По словам рассказчика, барона дю-Г., очевидца всей этой драмы, L'impression fut telle que la mort seule pourrait l'effacer du cerveau du pauvre diable!

Между мщением комиссара да и всей полиции, нареканием клерикалов и архиепископа, видевших в такой силе одного человека над другим козни дьявола, бедному врачу пришлось плохо. Он увидел себя вынужденным оставить родной город и переехать в Париж. Рассказывают, будто бы публикация этого происшествия была задержана стараниями клерикалов и полиции - pour l'honneur du corps.

Но это не помешало странной истории всплыть на свет Божий. Ее перепутали, изменили подробности и, стараниями заинтересованных лиц, сделали жандарма из полицейского агента, а из публичного сада Лилля - больничный сад в Париже. Но даже если бы нам пришлось довольствоваться официальным и немного сглаженным донесением, то и этого было бы слишком достаточно для нашего сравнения.

Газеты, рассуждая о происшествии и приводя много других чудес гипнотизации, произведенных известным врачом в Париже, под наблюдением Ж.Б. Корреа (Korrea), упростили рассказ.

"Жандарма привели в сон, - говорят они, - и доктор приказывает ему (слово в слово, как показано нами) совершить преступление.

Жандарм просыпается, схватывает линейку и прокрадывается в сад: но мы следим за ним из окна и видим, как он подходит к дереву" и пр. и пр...

Вернувшись в комнату доктора, в клинике, он начинает кричать: "Арестуйте меня!.. я убийца! Я подлец!.. Я запятнал свою, доселе непорочную, жизнь напрасным и зверским убийством. Я зарезал человека!..."

"Зачем же вы это сделали?"

- "Не знаю: меня что-то побуждало. Он мне ничего не сделал, но смотрел на меня (то есть дерево) с вызывающим видом. У меня был в руке нож (линейка) и я вонзил его ему в спину... Я слышал, как он заскрипел на его ребрах! Спасите меня, спасите!" И жандарм упал без чувств.

Барон Г. был свидетелем всего происшествия; он был одним из приятелей врача, которые присутствовали при этом деле от начала до конца.
Очевидно, полиция не желала, чтобы такой скандал, учиненный хотя бы и в бессознательном состоянии одним из "своих", появился полностью во всех газетах.
Вследствие этого и явилась маленькая перемена декораций.
Но если дело было даже и так, как его рассказывают газеты и сам Ж.Б. Корреа (а мы видали чудеса еще удивительнее этого), все-таки, какая же разница между такою властью гипнотизатора и колдовством?...

[ТИМА]

из письма К.Х. - Синнетту

...Вы так любите человечество, – говорите вы, – что откажетесь от самого «Знания», если ваше поколение не сможет им пользоваться.

И все же это филантропическое чувство, кажется, даже не внушает вам милосердия к тем, кого вы рассматриваете, как ниже стоящих по умственным способностям.

Почему?

Просто потому, что филантропия, которой хвастают западные мыслители, лишена характера универсальности, то есть она никогда не была установлена на прочном основании нравственного универсального принципа, никогда не поднималась выше теоретических рассуждений; среди вездесущих протестантских проповедников она является только случайным проявлением, но не признанным законом.

Даже самый поверхностный анализ покажет, что не более, чем любой другой эмпирический феномен в человеческой натуре, филантропия не может быть принята за абсолютный стандарт нравственной активности, то есть не может быть принята, как производящая эффективное действие.

По своей эмпирической натуре такого рода филантропия подобна любви, но носит характер случайности, исключительности и, как таковая, имеет эгоистичные предпосылки и влечения, то она несомненно не способна обогреть своими благодатными лучами все человечество.

Я считаю, что здесь кроется секрет духовного банкротства и бессознательного эгоизма нашего века.

И вы, в других отношениях хороший и мудрый человек, бессознательно для вас самих являете тип этого духа и не способны понять наши идеи об обществе, как Всемирном Братстве.

Потому вы и отворачиваете свое лицо от него.

Ваша совесть, – говорите вы, – восстает против того, чтобы быть «подставным лицом, куклой для двух или более десятков дергателей за веревочку».

Что вы о нас знаете, раз вы не видите нас?

Что вы знаете о наших целях, о нас, о ком вы не можете судить?

Вы требуете странных доказательств.

И действительно ли вы полагаете, что вы «узнали» бы нас или сколько-нибудь проникли в наши «намерения и цели», если бы вы увидели меня лично?

Боюсь, что без подобного опыта в прошлом, даже ваши природные наблюдательные способности, как бы они ни были остры, должны бы быть признаны более чем бесполезными.

Да, мой дорогой сэр, даже наши Невидимые посредники и помощники могут оказаться не под силу самому проницательному политическому резиденту;
и ни один еще не выслежен или опознан; а их месмерические силы не высочайшего порядка.

Какие подозрения вы бы ни питали по поводу деталей «броши», в этом деле имеется одна важная черта, которую ваша проницательность уже подсказала вам, – что это можно объяснить только предположением, что некая более сильная воля заставила миссис Хьюм думать именно об этом предмете, а не о другом.

И если уж мадам Б., болезненной женщине, приписываются такие силы, то как вы можете вполне быть уверены, что вы сами не поддадитесь тренированной воле, в десять раз сильнее, чем ее?

Я мог бы прийти к вам завтра, водвориться в вашем доме, как приглашенный, и целиком владеть вашим умом и телом в течение 24-х часов, и вы ни на миг этого не осознали бы.

Я могу быть хорошим человеком, но я также мог бы быть, почем вы знаете, и злым, составляющим заговоры и глубоко ненавидящим вашу белую расу, ежедневно унижающую мой народ, и отомстить вам, одному из лучших представителей этой расы.

Если бы применять силы одного только экзотерического месмеризма, то есть той силы, которой могут с одинаковым аспектом овладеть как хорошие, так и плохие люди, даже тогда навряд ли вы избегли ловушек, расставленных для вас, если человек, которого вы пригласили, оказался бы хорошим месмеризатором, ибо вы являетесь чрезвычайно податливым в этом отношении субъектом с физической точки зрения.

«Но моя совесть, но моя интуиция!» – вы можете возражать.

В таком случае, как со мной – помощи мало.

В то время ваша интуиция заставила бы вас чувствовать все, за исключением того, что в действительности было; а что касается вашей совести, вы разве считаете кантовское ее определение правильным?

Вы, вероятно, верите также, как и он, что при всяких обстоятельствах, и даже при полном отсутствии религиозных понятий, даже без строго определенных понятий о том, что хорошо и что плохо, человек всегда имеет верное руководство в своем собственном внутреннем моральном понимании – совесть?

Величайшая ошибка!

При всем огромном значении этого морального фактора, он имеет один радикальный недостаток.

Совесть, как уже было сказано, можно приравнять к тому демону, к чьим велениям так внимательно прислушивался Сократ и которым он так быстро подчинялся.

Подобно этому демону, совесть может случайно сказать нам, чего мы не должны делать. Однако, она никогда не направляет нас к тому, что нам следовало бы делать, а также не даст определенной цели нашей деятельности.

И ничто не может быть более легко усыплено и даже парализовано, как эта самая совесть, если за это возьмется тренированная, более сильная воля, чем у обладателя совести.

Ваша совесть никогда не скажет вам, является ли месмеризатор истинным адептом или очень ловким шарлатаном, раз он переступил ваш порог и овладел контролем над вашей аурой.

Вы говорите о воздержании от всего, за исключением невинного занятия вроде коллекционирования птиц, чтобы не было создания другого чудовища – Франкенштейна...

Как воля, так и воображение создает.

Подозрение является наиболее мощным вызывающим агентом воображения...

Берегитесь!

Вы уже зачали в себе зародыш будущего уродливого чудовища, вместо осуществления ваших чистейших и высочайших идеалов, вы можете в один день вызвать призрак, который, загородив все пути к Свету, оставит вас в еще большем мраке, чем вы были прежде.

И не будет он вам давать покоя до конца ваших дней.

Опять выражаю надежду, что моя прямота не будет для вас оскорбительна, я остаюсь, дорогой сэр, как всегда,

ваш покорный слуга Кут Хуми Лал Синг.

[ТИМА]

* * *

…Россию обвиняют в злодеяниях либо враги, либо завистники ее растущего могущества…

ЕПБ "Бревно и сучок"

* * *

[ТИМА]

Нирвана

Вопрос

Мы слышали и довольно много читали о числе «семь».
Нам говорили, что цепь миров, к которой принадлежит Земля, состоит из семи планет, короче говоря, число «семь» имеет очень важный смысл; но я не понимаю, почему мы должны считать себя связанными только с нашей цепочкой миров, которая является лишь одной из цепочек, принадлежащих нашему Солнцу, и почему мы должны считать нирвану конечною целью.
Итак, если принять во внимание, что число «семь» объединяет не только цепочку планет, объясненную нам, но существует семь таких цепочек, связанных с нашим Солнцем, то разве они не являются также нашим домом?
Мы обнаруживаем, что одна планета больше другой, что они находятся на большем или меньшем расстоянии от Солнца, чем наша Земля.
Мы признаём, что Меркурий и Венера к Солнцу ближе Земли, а Марс, Юпитер, Сатурн и Уран — дальше.
Тогда должны ли мы полагать, что обретем нирвану после седьмого круга на нашей Земле и ее цепи миров и останемся после этого до конца времен, сохраняя свою индивидуальность?
Допустим, что с течением времени мы продолжим развитие во всех планетных системах нашего Солнца, остановимся ли мы на этом и останемся ли довольны своим развитием?

Х.К.Ниблетт, член Т.О. Аллахабад, 17 мая 1884 года.

Ответ

Обычно говорят, что человек достиг нирваны, когда он эволюционирует до Дхиан Когана.

Состояние Дхиан Когана достигается в естественном порядке вещей после завершения седьмого круга настоящей планетарной цепи.

Став Дхиан Коганом, человек, согласно Закону Природы, не воплощается в других планетарных цепочках этой Солнечной системы.
Вся Солнечная система является его домом.
Он продолжает выполнять свои обязанности в управлении этой Солнечной системой до тех пор, пока не придет время Солнечной Пралайи.

Тогда, после периода покоя, его монада осенит собою в другой Солнечной системе отдельное человеческое существо в ходе его последовательных воплощений и присоединится к его высшим принципам, когда оно, в свою очередь, станет Дхиан Коганом.

В бесчисленных солнечных системах бесконечного Космоса существует прогрессирующее духовное развитие.

До космической Пралайи Монада будет продолжать действовать вышеозначенным образом, и только в течение непостижимого периода космического сна, который последует за теперешним периодом активности, наступит высшее состояние нирваны.

Далее мы хотим известить нашего корреспондента, что наши Махатмы еще не подтвердили, что в этой Солнечной системе существует именно семь планетарных цепочек.

Е. П. Блаватская.

[ТИМА]

..........................

...Когда Рао Кришне минуло четырнадцать лет, отец взял его по обыкновению с собой в ежегодное поклонение. В тот год между пилигримами свирепствовала сильная холера, убивавшая жертву менее чем в час, и они мерли как мухи по дороге. На поляне у Деодорского леса заболел и наш юный Рао; отец его с ужасом и отчаянием заметил, что мальчик умирает. Заметили это и шедшие с ними другие пилигримы и саньяси, и тотчас же, дабы не оскверниться прикосновением к трупу при подаваемой помощи, разбежались... Осталась наблюдавшая издали группа богомольцев... Они-то и разнесли по Индии совершившееся на их глазах.

Мальчик умер, и отец оглашал весь лес воплями отчаяния и безысходного горя.
Он заклинал товарищей пилигримов помочь ему хотя бы соорудить костер для сожжения трупа; наконец двое из них решились оскверниться и подошли.
Мальчик лежал посиневший и совсем мертвый, и над ним совершены все предписанные Ману обряды.
Прошло несколько часов, костер был готов и оставалось лишь положить на него мертвое тело, как вдруг пилигримы увидали неизвестно откуда появившуюся новую и совершенно незнакомую им личность...
То был старик аскет, лет за сто.
Тройной священный шнурок через плечо указывал, что он брамин, а знак на лбу черной и белой краской - что он принадлежит к секте веданты, называемой адвайти.

Тихо и едва волоча ноги, он подошел к лежавшему в стороне трупу и, наклонясь над лицом умершего, долго и не трогая тела, вглядывался в него.

Отец и другие пилигримы, видя тройной шнурок, не смели подойти ближе и молча глядели издали на немую сцену.

Впрочем, старик-отец был, как рассказывают, до того убит горем, что, может быть, и не обратил бы на него внимания, если бы тут не произошло нечто весьма странное.

Аскет, стоявший до того неподвижно, сталь мало-помалу шататься и склоняться все ниже и ниже к покойному.

Еще секунды две-три, и паломники увидели, как задрожало дряхлое тело, как подкосились ноги...

Внезапно грохнув на землю, старец, точно подкошенный сноп, вытянулся рядом с мертвым юношей и... и в ту же секунду, высоко вскинув руками, последний сел и, дико озираясь по сторонам, стал, к ужасу пилигримов, манить их к себе потихоньку рукой...

Когда прошла первая минута смятения и ужаса, и отец с воплем радости кинулся к воскресшему сыну, подошли и другие паломники.

Осмотрев тело аскета, они его нашли мертвым и окоченевшим.

Но страннее всего было то, что он казался как бы умершим уже за несколько до того часов. На теле его виднелись все холерные признаки: черные пятна, опухоль и скорченные ноги, в то время как с тела юноши, еще за несколько минут до того начинавшего, как казалось, разлагаться, все эти признаки исчезли, не оставив за собой и следа. Тело его было чисто и казалось совершенно здоровым.
Словно старик и юноша поменялись организмами.

Нравоучение и объяснение: все на свете майя, иллюзия, и нам не следует даже и смерти верить.

Индусы глубоко убеждены в тайном могуществе мантр и мантриков (заклинательных молитв и заклинателей), а также и в способности адептов тайных наук бесцеремонно переселяться в случае надобности в тела других людей, пользуясь глубоким сном, болезнью или даже смертью последних.

Поэтому они и объясняют случай с Рао Кришной тем, что старику-аскету надоело жить в своем дряхлом и бренном теле.
К тому же он, вероятно, тронулся отчаянием осиротевшего отца.
Вследствие этой двойной причины и уверясь в смерти мальчика, почтенный аскет прочел мантру, вылез из собственной кожи и влез в тело умершего, которого тем самым и оживил.

При этом "все выиграли, обе стороны остались довольны, и никто ничего не потерял".

ЕПБ «Письма из пещер и дебрей Индостана».

[ТИМА]

..........................

...Когда Рао Кришне минуло четырнадцать лет, отец взял его по обыкновению с собой в ежегодное поклонение. В тот год между пилигримами свирепствовала сильная холера, убивавшая жертву менее чем в час, и они мерли как мухи по дороге. На поляне у Деодорского леса заболел и наш юный Рао; отец его с ужасом и отчаянием заметил, что мальчик умирает. Заметили это и шедшие с ними другие пилигримы и саньяси, и тотчас же, дабы не оскверниться прикосновением к трупу при подаваемой помощи, разбежались... Осталась наблюдавшая издали группа богомольцев... Они-то и разнесли по Индии совершившееся на их глазах.

Мальчик умер, и отец оглашал весь лес воплями отчаяния и безысходного горя.
Он заклинал товарищей пилигримов помочь ему хотя бы соорудить костер для сожжения трупа; наконец двое из них решились оскверниться и подошли.
Мальчик лежал посиневший и совсем мертвый, и над ним совершены все предписанные Ману обряды.
Прошло несколько часов, костер был готов и оставалось лишь положить на него мертвое тело, как вдруг пилигримы увидали неизвестно откуда появившуюся новую и совершенно незнакомую им личность...
То был старик аскет, лет за сто.
Тройной священный шнурок через плечо указывал, что он брамин, а знак на лбу черной и белой краской - что он принадлежит к секте веданты, называемой адвайти.

Тихо и едва волоча ноги, он подошел к лежавшему в стороне трупу и, наклонясь над лицом умершего, долго и не трогая тела, вглядывался в него.

Отец и другие пилигримы, видя тройной шнурок, не смели подойти ближе и молча глядели издали на немую сцену.

Впрочем, старик-отец был, как рассказывают, до того убит горем, что, может быть, и не обратил бы на него внимания, если бы тут не произошло нечто весьма странное.

Аскет, стоявший до того неподвижно, сталь мало-помалу шататься и склоняться все ниже и ниже к покойному.

Еще секунды две-три, и паломники увидели, как задрожало дряхлое тело, как подкосились ноги...

Внезапно грохнув на землю, старец, точно подкошенный сноп, вытянулся рядом с мертвым юношей и... и в ту же секунду, высоко вскинув руками, последний сел и, дико озираясь по сторонам, стал, к ужасу пилигримов, манить их к себе потихоньку рукой...

Когда прошла первая минута смятения и ужаса, и отец с воплем радости кинулся к воскресшему сыну, подошли и другие паломники.

Осмотрев тело аскета, они его нашли мертвым и окоченевшим.

Но страннее всего было то, что он казался как бы умершим уже за несколько до того часов. На теле его виднелись все холерные признаки: черные пятна, опухоль и скорченные ноги, в то время как с тела юноши, еще за несколько минут до того начинавшего, как казалось, разлагаться, все эти признаки исчезли, не оставив за собой и следа. Тело его было чисто и казалось совершенно здоровым.
Словно старик и юноша поменялись организмами.

Нравоучение и объяснение: все на свете майя, иллюзия, и нам не следует даже и смерти верить.

Индусы глубоко убеждены в тайном могуществе мантр и мантриков (заклинательных молитв и заклинателей), а также и в способности адептов тайных наук бесцеремонно переселяться в случае надобности в тела других людей, пользуясь глубоким сном, болезнью или даже смертью последних.

Поэтому они и объясняют случай с Рао Кришной тем, что старику-аскету надоело жить в своем дряхлом и бренном теле.
К тому же он, вероятно, тронулся отчаянием осиротевшего отца.
Вследствие этой двойной причины и уверясь в смерти мальчика, почтенный аскет прочел мантру, вылез из собственной кожи и влез в тело умершего, которого тем самым и оживил.

При этом "все выиграли, обе стороны остались довольны, и никто ничего не потерял".

ЕПБ «Письма из пещер и дебрей Индостана».

[Amarilis]

Благодаря достижениям современной науки, у человека с серьезным физическим недугом была возможность прожить долгую и полезную жизнь.

Знаменитый английский астрофизик и популяризатор науки Стивен Хокинг скончался на 77 году жизни, передает телеканал "Россия 24". Стивен Хокинг считается величайшим ученым современности. Он внес неоценимый вклад в развитие и популяризацию науки. Он разрабатывал, в частности, теорию черных дыр и теорию возникновения Вселенной в результате Большого взрыва. Почти всю свою жизнь физик страдал от бокового амиотрофического склероза, был парализован, общался через синтезатор речи. У него двигалась лишь одна мышца – мимическая мышца щеки, однако с помощью прилепленного к ней датчика Хокинг общался с миром и управлял компьютером, что позволяло ему писать.
Парализованный ученый вел активную жизнь – так, он совершил полет в невесомости на Boeing 727. Он также мечтал побывать в космосе.