Женщины-философы

[ninniku]

На улицах было еще беспокойно, когда Гипатия отправилась к Оресту. Нет, не для того, чтобы призывать его к решительным действиям против зарвавшегося епископа. Префекта она знала давно и на его счет не заблуждалась. Она пришла навестить раненого, выразить ему участие.
Орест не походил на героя. Вызывающее поведение Кирилла, его неразборчивость в средствах, неуемная жажда всевластия и наглая отвага, рожденная чувством безнаказанности, подействовали на Ореста угнетающе. На стороне префекта были закон, власть, солдаты, но он не верил в успех сопротивления, им владело сознание обреченности, словно знал он, что за Кириллом стоит неодолимая сила.
Префект говорил, что чувствует себя вновь господином положения. Он успел призвать в город стоявшие в окрестностях Александрии легионы. Дворец его окружен надежной стражей. Ему нечего опасаться толпы фанатиков. А что касается истории с телом Аммония, то он решил не вмешиваться. Его, конечно, тоже коробит от этой гнусной затеи, но если Кирилл находит, что ради пользы церкви надо изображать подвергнутого казни злодея великомучеником, то это его дело. Он, Орест, ограничится тем, что напишет обо всем в Константинополь. Требовать же выдачи казненного он не намерен - подобный трофей он охотно оставит Кириллу.
Было ясно, что и на этот раз самоуправство Кирилла не встретит должного отпора. Перед Гипатией в тоге префекта сидел жалкий, напуганный человек с забинтованной головой.
Умирая, отец взял с нее слово, что во имя науки она никогда не будет вмешиваться в распри правителей и не даст вовлечь себя в междоусобицу. Миссия ее в другом: она должна всеми силами оберегать немногие оставшиеся ростки знаний, чтобы их окончательно не вытоптали орды неграмотных варваров или безумствующих монахов. Одно неосторожное выступление, и школу ее разгромят.
Долгие годы Гипатия держалась, не читала лекций, которые навлекли бы на нее обвинения в неправомыслии. Среди разгула страстей она сохраняла невозмутимость. В дни, когда искусные подстрекатели устраивали на улицах столкновения, а благоразумные люди не высовывали из дому и носа, она не отменяла лекций. Платона она разъясняла под шум уличных беспорядков. В ночи поджогов ее видели у астрономических инструментов. Она привыкла не прерывать занятий, когда под портиком среди слушателей замечала соглядатаев Феофила. Она всегда помнила завет отца и в самые тяжелые минуты утешала себя мыслью, что делает нужное дело и среди торжествующего безумия лелеет хрупкие ростки разума. Но чем дальше заходил
Феофил, а потом и Кирилл, в стремлении подчинить своей власти все - души верующих и доходные поместья, имущество вдов и переписку книг, содержание проповедей и раздачу голодным хлеба, - тем трудней было Гипатии сохранять выдержку.