[Ardens]

О людях, которые не сдаются



В 2014 году в Донбасс рванули российские добровольцы. Огромный тогда был душевный подъем у людей. Официально в августе 2014 года называли цифру в 3 — 4 тысячи. В реальности через Новороссию прошло примерно в десять раз больше приезжих.
Добровольцы. Врачи. Гуманитарщики. Не только, кстати, россияне: приезжали антифашисты со всего мира. Ополчение складывалось пестрым и разнородным: от маргинальных элементов, отчаянных пацанов в наколках, которым нечего было терять, до питерских интеллигентов, наизусть цитирующих Бродского. Юные совсем, подрисовывающие цифры года рождения в паспорте, чтобы не выгнали, и пенсионеры. Коммунисты и монархисты. Разные.

Одно, наверное, было общим: пассионарная искра, вот это беспокойство в душе, которое не позволяет мириться с насилием, с несправедливостью. Это беспокойство и бросало на войну, в самую драку.
Потом оно стало мешать.
Стало мешать, когда война сменилась худым миром. Внешний враг, понятный и абсолютный, отошел на второй план. Появились другие проблемы, далеко не такие понятные. У многих в России остались семьи, и эти семьи звали домой. Кто-то счел свою работу выполненной. Кто-то заскучал в условиях армейской бюрократии, сменившей привычный уже полевой бардак. Немало, в общем, было причин возвращаться назад, и многие действительно вернулись.
Не все.
Здесь многие сейчас остаются. Если спросить, почему, то можно услышать очень разные ответы. Кто-то говорит: неправда, ничего еще не закончено. Кто-то говорит: уеду, когда возьмут Киев или когда убьют меня. Кто-то говорит: не смогу уже на гражданке, не хватает адреналина.
А у кого-то так получилось, что его родина прошла тот же путь, которым сейчас идет Донбасс, и бросить сейчас Донбасс — это как вернуться в прошлое и предать свою родину
Познакомились после похорон; хоронили мальчика девятнадцатилетнего, детдомовца, из Владивостока; там его никто не ждал, поэтому хоронил батальон.
Выглядел молодым, чуть ли не ровесником этого мальчика, поэтому удивилась, когда он сказал, что воевал в Приднестровье.
Позывной — Палач.
— Это потому что я очень добрый, — сказал он.
Улыбка была не очень добрая.
Служит разведчиком-сапером. Вторую специальность получил уже на этой войне, во время Дебальцевской операции, прямо на ходу обучался. Сам из города Бендеры.
— Бендеры, а не Бандеры, — уточняет он на всякий случай все с той же улыбкой.
Говорили о том, чем две его войны сходны и чем отличаются. Палач считает, что в целом похожи.
— Разница, наверное, в границах. Здесь мы граничим с Россией, и это, конечно, на экономике сильно отражается, и на политике. Но это единственное, в чем разница. Все остальное — один к одному.
(Тут нельзя не вспомнить, как в Донецк приезжал русский бард и фантаст Евгений Лукин, заставший войну в Приднестровье, и как молча плакали над его песнями дончане: ни одно слово не потеряло актуальности).
— Точно так же бьют по мирному населению. Точно так же повыпускали бандитов из тюрем и погнали их в армию, то же самое было в Молдове. Так же убивают гражданских. Я помню — при мне убили женщину, просто на улице. Застрелили.
И я говорю: почему, за что? В условиях войны можно легко представить, как «случайно» накрывают дом и огородик из «Града», но стрелять? в мирного жителя? целенаправленно? Зачем?
Он пожимает плечами.
— Показать свою силу, наверное. Сила решает все. Здесь то же самое, они показывают свою силу, когда стреляют по мирным.
Говорит он жестко, но при этом совсем нет позерства, демонстративности. Голос спокойный, тихий. Очень красивые темные глаза, как вишни.
— Здесь то же самое было, особенно в конце четырнадцатого — начале пятнадцатого. На Гранитном, например, два месяца назад повесили людей. Просто повесили, на деревьях, не знаю, с мылом или без мыла. В Дебальцево колодцы отравляли. Человек в гражданском подходил к колодцу и выливал туда яд. Ну, когда они оттуда уже уходили. Взяли его потом, он, конечно, не гражданским оказался.
Спрашиваю: это точно? Ну да, говорит, сам отравился.
— Вот разве что там «Градов» не было. Только в конце генерал Лебедь заехал, «Грады» ударили… и все. И мир. А тут сплошь и рядом — «Грады», минометы… Там, в Приднестровье, сразу взяли под свой контроль несколько заводов, в том числе, военных. Их, правда, толком не использовали, потому что воевать не умели. Но потом помогли россияне.
— Но здесь же тоже изначально были люди, которые не умели воевать.
— Да. Такая же ситуация. Помогали российские добровольцы, показывали, учили.
Он сам, в общем, тоже такой доброволец, только не российский, а из другой непризнанной республики. Приехал в конце 2014, сначала в Луганск.
— Меня спросили: куда ты хочешь. Я сказал: туда, где настоящая жара! И меня отправили сначала в Донецк, потом на распределительный пункт. Меня погоняли по тестам, позадавали вопросы и забрали в разведку.
Его отправили в Дебальцево. Было весело, говорит он, не скучно. Связь барахлила, часто подразделения оказывались сами по себе, без контакта с остальными силами. Но все равно вытянули тогда эти бои, победили.
— А как нас мирные встречали!.. Я еще заехать не успел, когда меня люди просто на улице обнимали. Серьезно, очень радостно было.
И будущее, говорит, у Донбасса тоже — как у Приднестровья, похоже на то.
— Да, будет как у нас. Сейчас там, конечно, очень спокойно, но там и войска серьезные. Хотя и в Молдове стоят НАТОвские войска с соответствующим вооружением — например, мощные ракеты с дальностью километров до тысячи. Но спокойно, войны нет.
Здесь всякие воюют. И воюют за разное.
Вот этот, с негромким голосом, красивыми глазами и жутковатым позывным, например, пришел воевать, потому что иначе не может. Потому что он уже видел, что делают с русскими — делают по праву сильного, делают, утверждая силу.
Только этой силе противостоит сейчас другая, живая. Из таких, как этот доброволец.
Сейчас ополчение очень сильно изменилось по сравнению с 2014 годом.
Времена казацкой вольницы прошли, наступила армия. Кто-то это одобряет, кто-то нет. Тогда сражались практически на голом энтузиазме. Тратили на вооружение свои сбережения. Знаю Лешу Чекиста, командира батальона «Патриот», успешного бизнесмена, который три миллиона ухнул в 2014 году на своих ребят. И он не один такой.
Много тогда сделали гуманитарщики, много — население России, которое тоже временами чуть ли не последнее жертвовало. А другого источника финансирования у армии и не было, в общем, потому что фактически не было армии. Были пассионарии, народная волна, которая рванула — и переломила ход истории.
Сейчас другая ситуация. Государственное строительство. Практически не осталось «свободных» подразделений: все подчиняются командованию Народной милиции. Финансируются оттуда же.
Получают, в среднем, около 15 тысяч рублей в месяц обычные бойцы, и 30 — 40 тысяч — офицеры. Это, кстати, немало для ДНР и особенно ЛНР. В 2015 году был наплыв местных добровольцев, которые пошли в Вооруженные силы из-за безденежья. Потом отсеялись: во-первых, оказалось, что армия — не синекура, во-вторых, выправилась ситуация «на гражданке». Для добровольцев из той же России, скажем прямо, цифры не очень высокие. Статьи украинских СМИ, которые расписывают, как россияне едут в Донбасс за длинным рублем, вызывают здесь вежливые улыбки.
Основной движок — энтузиазм, по-прежнему.
Ну да, поменялось многое. И волна первичного подъема, конечно, схлынула. Это свойство таких волн, они в принципе долго не могут держаться. И недовольных немало: тем, что Донбасс не присоединили к России, тем, что власти пытаются соблюдать Минские соглашения, не устраивающие здесь почти никого. Да вообще много спорных процессов, и отсюда много растерянности. И кто-то, конечно, не выдерживает, возвращается.
А кто-то понимает, что если не он, то кто?
Потому что уже потеряли надежду на волшебную палочку, на ввод российских войск.

Главный ресурс этой войны — люди. Энтузиасты, пассионарии, революционеры. И вот эти люди не сдаются, не уезжают отсюда, держатся. И это очень сложно, в первую очередь, психологически, в странных нынешних условиях, когда нет ни мира, ни войны. Но держатся. Значит, проиграть мы не имеем права.
Анна Долгарева