[Георгий Радуга]

И все внимательно слушали читающего …
… На огонёк, всё ярче разгоравшийся в доме на углу Вознесенского проспекта и Адмиралтейской площади, стали заходить и «постаронние»: ученики академии, художники, петербургские литераторы… Со временем здесь вошли в обычай «четверги», когда вместе с гостями в большом и просто обставленном зале собиралось до пятидесяти человек.
У поставленного наискосок длинного стола с бумагой, карандашами, красками рисовали кто что хотел. Иногда читали вслух лучшие статьи об искусстве. Играли на рояле, пели хором, затем дружно, скромно и очень весело ужинали. « После ужина иногда танцевали, если бывали дамы», - вспоминал один из учеников академии, только-только приехавший в Петербург, небольшого роста, живой, Репин. Здесь были Васильев, Шишкин… Друзья-художники, как свидетельствовал Репин, не стеснялись замечаниями, относились друг к другу очень строго и серьёзно, без умалчиваний, льстивостей и ехидства. Каждый высказывал своё мнение громко, убедительно, откровенно и весело.
Дух товарищества и дружбы царил в «коммуне Крамского».
С течением времени, однако, делалось всё яснее, что артель – лишь первый шаг по избранному пути, что начатое требует более широкой поддержки, что малочисленной группе энтузиастов трудно выйти на широкий простор и сделать искусство действительно доступным народу.
В самом деле, долго ли мог просуществовать этот островок среди моря корысти, в обществе, где всё решали деньги, где царило беспощадное соперничество, где приходилось прокорма ради заниматься опостылевшими заказами – писать заурядные портреты, образа для церковных иконостасов (множество богомазов работали) и т. п.? Ибо писать должны иконы не богомазы, а самые талантливые и богочтимые люди, объединенные в мастерские?! А сейчас?!
Но вернёмся, к нашей истории.
…К тому же и внутри артели не всё шло так складно, как хотелось.
Началось с того, что тяжело заболел Песков, едва ли не талантливейший из четырнадцати… Чахотка свалила его на двадцать девятом году жизни.
Эта болезнь, косившая многие тысячи молодых жизней по всей России, особенно свирепа была в Петербурге с его хмурью, мокретью и сырыми морозами.
Миша Песков был хрупкий, изящный блондин, чуть похожий внешностью на «великого Карла» и, как все действительно одарённые и тонкие натуры, не слишком умевший заботиться о повседневных нуждах. Петербургской чахотке таких только и подавай.
Когда он свлился, доктора велели увезти его в Крым.
В те времена такая поездка была не простым делом. Артель тотчас устроила лоторею: сделали в общем зале выставку, выручили триста рублей, и Песков уехал, чтобы не вернуться больше.
Он умер в Ялте, оставив несколько эскизов к будущим картинам, по которым нетрудно было судить, какая горькая утрата постигла его товарищей.
За первым ударом последовали и другие …
Академия Художеств вовсе не осталась безразлична к «бунту четырнадцати», и смешливое «прекрасно!», брошенное профессором Пименовым вслед уходящим, имело весьма определённый смысл.
« Посмотрим, посмотрим, что из этого выйдет, – звучало за этим словом, – поглядим, как вы будете барахтаться, и не пожалеете ли ещё о своём поступке…»
Находились и позже «друзья», не стеснявшиеся посмеиваться над затеей, не сулившие ни славы, ни прочного места в жизни, ни даровой поездки в Италию.
Среди любой группы единомышленников могут оказаться люди большей или меньшей стойкости. Годы академической дрессировки ни для кого из четырнадцати не прошли бесследно. Они оставили в душе каждого глубокую отметину. Нужна была незаурядная сила воли и цельность характера, чтобы преодолеть в себе всё это до конца. Не каждого достало бы на такое.
Среди четырнадцати обнаружился первый отступник: Дмитриев-Оренбургский стал за спиной товарищей вести переговоры с академией о поездке на казённые деньги за границу.
Для Крамского с его не знающей уловок честностью, с его безоговорочной верностью долгу это было тяжелейшим ударом. Бурные собрания, происходившие по этому поводу в артели, оставили на душе у всех дурной осадок. Прежнее единство дало трещину, академия запускалась внутрь «коммуны Крамского» свои золочённые шупальца. Появился новый Иуда Искариот… И кто знает, как обернулась бы дело, если б новая идея не зажгла бы всех!
Товарищество передвижных выставок
Крамской затеял новое по тем временам дело – выставку картин на Нижегородской ярмарке. Россия была вовсе не привычна к такому. Единственным местом ежегодных выставок испокон веков оставалось залы императорской академии, где на торжественных вернисажах собиралась петербургская знать. Даже московские живописцы могли выставлять свои картины лишь здесь, в Петербурге. Потребовалась настойчивость Крамского, чтобы уломать хозяев Нижегородской ярмарки и найти средства на необычное предприятие …

Но услышат ли меня те кто от кого зависит изменение и улучшения работы Рериховских выставок и нашей общей работы - усиления и грамотного проведение их по стране, как товарищество и объединение свободных и независимых, как праздников культуры и Света, доказывающих на деле служение Владыкам и Учителям!? Увы?! Ау!
И не случайно совпадение слов Рериха о преливания вина из старых в новые мехи... а перевоз сокровищ и должен проходить с трепетом и продуманно! Так как же будет!? История должна нас учить! Нужно восходить! А не топтаться! Может создание общей российской выставки Репродукций Рериха может поможет Если будет все сделано качественно!? Но кому-то это будет невыгодно и захотят затушит? А развивать подлинные выставки не хотят! Горько!
Или не так? Есть ,конечно, отрадные факты, но о них пишут меньше чем о плохих, плохое заметить легче! Невидимая работа ведётся...