[Руслан Коломиец]

Electric,

Сообщение от Electric

Это вы "диагноз" Елене Петровне Блаватской поставили...?... Хорооооший вы последователь Учения... в кавычках, разумеется... Я в вас не ошибся, adonis...

Е.П.Б. видела намного больше нас с вами, поэтому вполне обоснованно могла кого-то называть иезуитом и врагом, не боясь ошибиться. У нее враги были такого калибра, что могла, не глядя, кинуть в них камень, и не промахнуться.

Нам же, прежде чем кого-то врагом или иезуитом, надо убедиться, не вылазит ли в данном случае наша собачья натура, которой хочется полаять на всех окружающих. И прежде, чем бросать камень, десять раз прицелиться. И, главное, удостовериться - не ошибаюсь ли лично я в данном конкретном случае? И удостовериться в этом еще десять раз, потому что майя всегда играет с нами злую шутку, а мы слишком слепы, чтобы распознать ее игру.

"В доверии, конечно, необходима осторожность, но более всего она необходима в недоверии." (Йожеф Этвёш)

По поводу возможных ошибок, Электрик, прочтите поучительную историю.

Некий батюшка приехал в стольный град Москву.
Видит священник небольшое двухэтажное зданьице, рядом с дверью вывеска: «Столовая № 13». Батюшка был несуеверным: 13 или 12 — лишь бы покормили. Входит в залу. Народу мало. У кассы сидела кассирша в синем мятом халате. Берет батюшка поднос и подходит к прилавку. Кассирша выбила чеки на заказанные блюда, и священник отнес поднос за одинокий столик. Выдвинул стул, поставил на него чемоданчик и вернулся снова к прилавку, чтобы побольше взять себе черного хлеба. Тогда кусок черного хлеба стоил одну копейку. Возвращается священник и — искушение, к которому он совершенно не был приготовлен: сидит на его месте какой-то простой советский гражданин в пиджаке, с небольшой залысиной, уже засучил он рукава, взял ложку и намеревается почать батюшкин малороссийский борщ. Остановился в недоумении иерей Божий: как поступить? спасовать или бороться за свои права?
Длилось это не более секунды, но священник, человек духовный и молитвенный, успел уже испросить у Господа вразумления. Будь бы на его месте какой горячий да молодой, схватил бы за остатки волос сего интервента и захватчика и прямо носом в суп! Куда ж это годится — поперек батьки в пекло. Священник же не спешил предпринимать боевых действий. Уйти, «стушеваться», по выражению Ф. М. Достоевского, подчиниться учению Толстого — непротивлению злу насилием? Но не будет ли это способствовать развращению незнакомца? Сначала у батюшки отнимет суп, потом у депутата икру из-под носа возьмет... Так можно кончить уже и организованным бандитизмом. С другой стороны, схватить его за грудки, трясти его над супом, выбросить из столовой несообразно со званием и саном.
Что же делает священник? Принимает Соломоново решение: берет с соседнего стола пустые две тарелки и, прежде чем первая ложка супа отправилась в рот к похитителю, отливает себе от малороссийского борща, отполовинивает рожков вместе с яичницей, два кусочка хлеба предлагает неизвестному и, помолясь Богу, садится рядом с ним за трапезу. Полное молчание. Самое удивительное, что наглый захватчик не проявлял ни внешне, ни внутренне никаких признаков раскаяния, ни угрызений совести. Спокойствие просто олимпийское. И ел он даже несколько быстрее самого священника, но, впрочем, это понятно: ведь присутствие такого ангела пустыни, такого смиренника русской земли было невмоготу свершавшему явное беззаконие. Допил яблочный компот, утер уста рукавом и вышел вон. Ни «до свидания», ни «простите, больше так не буду» — ничего этого он не сказал. Священник же не спеша подобрал последние крохи, съел весь хлеб, который он купил, помолился и вышел на свежий воздух.
Не успел он сделать трех шагов, как вдруг его пронзила некая мысль: «Чемоданчика нет!». Бросился священник назад в столовую к столу: чемоданчика не видно ни под столом, ни на столе, ни на стуле, ни рядом с ним — нет его. От растерянности он даже поднял стул, стоявший не слишком уверенно на четырех алюминиевых ножках, как будто бы под ножками сокрыт был тайник. Нет, чемоданчика простыл и след. Покрывшись испариной, каплями пота, батюшка стоял, словно остолбенев. Что делать?
Он — к кассирше. Кассирша медленно открыла правый глаз, внимательно созерцая священника, как древнее индийское божество. «Вы не видели, матушка, — обратился попросту деревенский батюшка, — только что мы вдвоем обедали с... — Наверное, многие бы из нас сказали: «с наглецом», «с захватчиком», «с негодяем», «с тем обжорою», а священник лишь скромно: — «с гражданином». Какое смирение! Какая чистота помыслов! Какая возвышенная душа! «Вы видели? Он взял мой чемоданчик?»
Кассирша выпростала руку из-под кассы и указательным пальцем обозначила направление. Батюшка обернулся и двинулся туда, где стоял столик с жирными пятнами, на нем поднос и на подносе — остывший малороссийский борщ, уже завянувшие рожки и невозмутимый яблочный раствор. Рядом же на стуле виднелся чемоданчик, целехонький, никем не тронутый. Священник вновь замер. В его сердце смешались радость обретения чемоданчика и еще никогда не ведомые отчаяние, тоска, раскаяние.
Оказалось, что, заказывая семь кусков черного хлеба, батюшка по усталости и рассеянности пошел в другую залу — не туда, где ждал его готовый дымящийся обед, а где сидел ни в чем не повинный безымянный советский гражданин. Или это был ангел?