[абрикос]

Я воспитана так, для меня Россия это все, символ, эпоха, вечность, луч света в темном царстве, философия, ..и все прочее. Но я не могу в не согласится и с мнением Быкова

НЕГОРДАЯ РОССИЯ

Россия сегодня удивительно негордая страна — в том печальном смысле, что ей решительно нечем гордиться.

Завершившийся чемпионат Европы выявил не только проблемы российского футбола, но и главную сегодняшнюю российскую печаль: нам катастрофически нечем гордиться.

Будем откровенны: когда у страны нет поводов для национальной гордости, ни о каком подъеме говорить не приходится. Реноме страны, ее истинная ценность — это то, что она приносит на вечно длящуюся всемирную выставку достижений народного хозяйства. С нефтью туда не явишься — не мы ее создали, не мы придумали. Можно притащить туда космический проект, ликвидацию безграмотности в пять лет, пятилетку в четыре года, на худой конец даже ГУЛАГ — как-никак ноу-хау, бренд, весь мир читает и употребляет как метафору.

Но о сегодняшней России идеально точно сказал все тот же Потугин из тургеневского «Дыма»:

«Если бы такой вышел приказ, что вместе с исчезновением какого-либо народа с лица земли немедленно должно было бы исчезнуть все то, что тот народ выдумал, — наша матушка, Русь православная, провалиться бы могла в тартарары, и ни одного гвоздика, ни одной булавочки не потревожила бы, родная: все бы преспокойно осталось на своем месте, потому что даже самовар, и лапти, и дуга, и кнут — эти наши знаменитые продукты — не нами выдуманы».

Потому так и шумят о футболе, что это одна из немногих сфер, где мы еще допущены к соревнованию: в остальных мы, по выражению Шкловского, «не доезжаем до Гамбурга», где устанавливается тот самый гамбургский счет. Для национального сознания по большому счету не важно, хороша или плоха сегодняшняя российская политическая система — она плоха, допустим, потому, что не предполагает развития, приучает народ к тотальной имитации и поощряет в людях худшие черты вроде лицемерия, но не в этом дело. Для национального сознания важно, что нового мы вносим в мир. С чем вообще может ассоциироваться у иностранца сегодняшняя Россия, кроме поддержки сомнительных режимов? И не надо отвечать мне, что космические программы свернуты и в Америке, что достойной литературы нет и в Европе, что с футболом плохо и в Скандинавии, а в Африке почти нет настоящего кинематографа. И Америка, и Юго-Восточная Азия, и даже Южная Африка вносят в мир что-то такое, что умеют только они. Единственное на сегодня, что умеем только мы, — это странная, надрывная гордость пустотой, метание между слоганами «Мы самые сильные» и «Мы самые пострадавшие», уверенность в том, что весь мир хочет отнять у нас нечто, и полное непонимание, что такое это нечто, где оно кроется и кому принадлежит.

Все эти скандалы вокруг сборной, вопли болельщиков, требование морально осудить Аршавина, исключить его из какой-нибудь партии, лишить гражданства и запретить рекламировать чипсы, по сути, бессильные судороги все того же национального самосознания: спорт остался единственной конкурентной сферой, где Россию еще воспринимают в общемировом контексте. Вспомните о количестве российских фильмов и книг в мировом прокате и в зарубежных переводах (и заодно о жанре этих книг — там преобладает детектив), о престиже российского образования и бизнеса, о главном российском экспортном товаре (он называется «калашников»), подумайте о российской политической системе, оригинальность которой — только в ее многоукладности, но ведь многоукладны были и все прочие российские системы, эту мысль еще Гефтер сформулировал.

При всем эстетическом своеобразии путинизма гротескны бывали и другие режимы — зазор между теорией и практикой власти бывал трагикомичен уже и в наши семидесятые, а в Южной Европе и не до такого доходило. Я вовсе не призываю режим к массовым репрессиям, потому что «и это уже было», как говорил в старом анекдоте развратник, когда в публичном доме ему угрожали вызовом полицейского. Некоторая новизна — и не только наша, а мировая — есть в идее горизонтальной самоорганизации, в том, чтобы общество взяло на себя государственные функции; но ведь и размах российской благотворительности, и гигантское количество российских тайных и явных сект, сообществ, политических организаций свидетельствует только о том, что государство ничего не хочет и ни с чем не справляется. Так что все это — в рамках вечного ноу-хау «голь на выдумки хитра», что не делает голь ни более одетой, ни более интеллектуальной. Все это у нас не от хорошей жизни.

Россия сегодня удивительно негордая страна — в том печальном смысле, что ей решительно нечем гордиться: именно поэтому столько истерики вокруг нашей вечно живой истории, а ведь умение расставаться со своим прошлым — тоже как-никак не последнее для тех, кто хочет попасть в будущее. Мы вечно разбираемся с подвигами предков — от Куликовской битвы до Октябрьской революции, — вносим-выносим мумии, выбираем между Александром Невским и Дмитрием Донским, понятия не имея, кто они, в сущности, были такие, и запрещаем-разрешаем историческое кино, не имеющее отношения ни к кино, ни к истории. Но все это оттого, что в современности обсудить нечего — все настолько ясно, что только плюнуть да напиться.
.

Так что же Россия сегодня и вообще? Просьба без истерии и фанатизма...