[Юрий Ганков]

Сообщение от Такур

В том то и дело, что чужое. Вера не может быть навязана. Вера может быть только принята. Если было крещение Руси - знать до того момента, Русь не была христианской.

Почему чужое (при этом прошу обратить внимание - чужое, не значит не верное, то есть не обладающее истиной)? Да все очень просто - когда человек исконно, по рождению, принадлежит определенному роду, определенному языку, то восприятие терминологии и слов родного языка идет совершенно иначе, нежели чужих слов....

Вот немного художественного текста, который, ИМХО, неплохо отражает суть происходящего тогда, при крещении огнем и мечем....

"Вот и царьградцев тоже на работы поставил. Они всё богу недужному молились, что сам себя защитить не смог и других к тому же призывает. Хотели даже храм в его честь срубить, однако князь позор такой запретил.
Как работу невольники сделали, так уходить от здешней сытой жизни не захотели, осели здесь же, ремёслами разными занялись.
А коли звал кто — так и делом каменным промышляли. Покорность и благочиние подданных новых князю новому, Оскару Ратославичу, зело понравились, а посему дозволил он им жреца учёного себе из Царьграда выписать.
Тот приехал, да не един, с послушниками многими. Стали по селениям окрестным ходить, к вере своей позорной смердов склонять.
Князь не препятствовал, потому, как бунтарский дух в мужиках утихомирить хотел. Вот и утихомирил до того, что сам без тризны остался. Сынок его, ако собаку дохлую, в землю позорно закопал, расставание справить по чести не дозволил.
Уболтал царьградец князя нашего. Обычаи предков отринуть уговорил, от имени честного отказаться заставил. Новое дал, Гавриил...
Тьфу, вымолвить противно. Давай, Олег, за деда нашего могучего, сотворившего небо и землю, и богов, и предков наших, за Сварога великого выпьем. Пусть множится слава его и сила делами нашими и победами.
Воевода отошёл к приоткрытому окну, выплеснул наружу чуток вина, выпил..."


"— Значит, ещё поборемся? — кивнул ведун.
— Милость Сварога...
— Ты слышишь, князь?! — возвысил голос монах. — Ты слышишь, как они обращаются к бесам и идолам?! Как может устоять град, обитатели коего столь нечестивые думы лелеют, столь богохульные слова рекут?
Только одна сила опрокинуть безбожников сможет! Это вера святая, хоругви Господни, молитва общая! Словом Господним зарекаю тебя: укажи, укажи язычникам путь истинный! Опрокинь неверных, стены града твоего осадивших, словом Господним их сокруши!
— Зря ты богохульствуешь, Дубовей, — неуверенно попенял воеводе князь. — Тут без помощи Господа нас и вправду ничего не спасет.
Словно в подтверждение этому постулату за рвом опять хлопнула катапульта и камень хряснулся в запертые подвесным мостом ворота.
— К Господу, к Господней воле прислушайся, — загрозил пальцем монах, снял с груди крест, протянул его перед собой: — Вот она — вера твоя. Ей отдайся и промысел Божий защитит тебя, ако агнца! Отвори ворота и пусть выйдет навстречу неверным крестный ход.
Молитвой Господней, образами святыми опрокинем мы неверных. Побегут они от гнева Господнего подобно собакам шелудивым, встанут на колени пред тобою, о милости молить. Склонят выю свою в покорности вечной! Целуй, целуй крест, раб Божий Гавриил.
Монах шагнул вперёд, поднеся крест почти к самому лицу князя. Тот перекрестился, наклонился вперёд, поцеловал.
— Вели отворить ворота, князь, — уже не попросил, приказал византиец. — Мы выйдем неверным навстречу крестным ходом, который обратит их вспять и освободит сей град от всякой нечисти. Верные слуги Господа уже собрались у ворот с хоругвями и образами, кои устрашат ворога своим видом.
— Да, отче, — перекрестился князь, покорно склонив голову, после чего повернулся к Дубовею: — Воевода, прикажи отворить ворота для крестного хода.
— Как можно, княже?! — задохнулся воин. — Хазары внизу! Тыщщи! А у нас ратников всего ничего. Стопчут в момент, вырубят, истребят.
— Господь не допустит такого надругательства! — гневно проскрипел монах. — Нет силы, способной сломить волю Его! Смертные Мурома воочию убедятся в праве Господа повелевать и карать неверных. Вы увидите, как разит безбожников один вид святых образов!
— Княже, они ворвутся в город! Стопчут придурков этих царьградских, на их плечах в ворота прорвутся, не остановишь ничем! Они истребят всё, что шевелится, они не оставят здесь ничего, кроме ям и смерти!
— Вот оно, неверие языческое! Противление бесовское! Вот, как демоны наружу выпирают!
— Отвори ворота, Дубовей! — покраснев от гнева, потребовал Гавриил. — Я приказываю тебе. Твой князь тебе приказывает!
— Не стану! — расправил плечи воевода.
— Да как ты смеешь?! Да ты... Ты же жизнью клялся отцу моему, мне клялся служить, живота не жалеючи!
— Служить клялся, княже, а не предавать! Не отворю ворота. Не дозволю поганым город отчий осквернить!"


"— Так я и знал, — кивнул Олег, остановившись на верхней ступени лестницы. — Кто ещё может быть предателем, кроме византийского выродка? Вы всегда были известны своей подлостью.
— Хитростью, — поправил его монах с лёгкой улыбкой и торопливо спрятал в рукав что-то, что только что сжимал в кулаке. Покосился в сторону. Олег, отступив на шаг назад и вскинув саблю, бросил короткий взгляд в том же направлении. Но там был всего лишь караульный, который сладко спал в обнимку с копьём.
— Гнусностью, — покачал головой Середин. — Настала пора платить.
— Платить? — вскинул брови Кариманид. — Чем? Неужели ты посмеешь убить меня, священника, духовника твоего князя?
— Ещё как посмею, урод! Ты ведь опаснее греческого огня и тысячных армий, Кариманид. Потому, что ты выглядишь другом, но являешься змеёй. С твоих клыков течёт яд, который отравляет души, а люди без души — это всего лишь двуногий скот.
Олег вытянул саблю, уперевшись ею лазутчику в живот.
— Ты даже не представляешь, как я ненавижу всех вас и вашу ядовитую веру.
Там, где вы появляетесь, исчезают берегини, спехи и лесавки, а остаются только оборотни, водяные и кикиморы.
Там, куда вы приходите, люди больше не умеют читать, веселиться и праздновать, они умеют только молиться, постоянно страдать и искупать первородный грех, которого никогда не совершали.
Вы хуже василисков — там, где вы проходите, мир становится мёртвым. И притом, вы требуете, что-бы всё это считалось благом!
— Конечно, — облегчённо кивнул Кариманид. — Ах, какая пламенная речь! Я чуть не заплакал...
Олег, почувствовав, как от резкой перемены в поведении монаха в животе зародился неприятный холодок, отвёл руку для удара — но тут ему в локоть вцепились две крепкие руки. Ещё две ухватили за запястье и за шиворот.
«Монахи! — заскрипев зубами и едва не взвыв от бессилья, понял ведун. — Монахи! Кариманид вез-де шлялся с двумя послушниками и они наверняка караулили хозяина где-то неподалёку...»
— Ну что, оратор, высказался? — В скрипучем голосе священника сквозило торжество. — Наговорился? Ну же, подумай, дикарь, неужели вы надеялись, что всё останется по-прежнему? И великая Византия допустит, чтобы дикие, безмозглые лесные варвары, недостойные даже целовать сандалии последнего из императорских рабов, обкладывали её данью и заключали договора, как равные?
Чтобы ваши поганые купчишки ходили по нашим улицам, подобно полноценным людям? Чтобы требовали уважения и равноправия?
Какая наглость! Вас не взял греческий огонь, вы истребили закалённые легионы, но слово... Против слова у вас оружия нет. Слово, обычное слово вернёт вас в грязь, откуда вы зачем-то вылезли.
Подумать только — вы посмели называть себя внуками Бога! — Монах наклонился вперёд: — Вы — рабы! Запомни это крепко-накрепко: вы не внуки Бога, вы рабы Божьи!
Вы рабы византийские, рабы хазарские, рабы половецкие, болгарские, вы твари без прошлого и будущего. Вы, славяне, мразь земная.
И должны почитать за честь, если кто-то пожелает вытирать о вас ноги. Но ты, бродяга безродный, этой чести недостоин. Кариманид выпрямился:
— Брат Роман, перережь ему горло и скорми свиньям. Они уже давно не кушали свежего мяса."
А.Прозоров "Ведун.Слово воина"