[Роман Анненков]

Герой нашего времени

Когда начиналось время
И день был длиною в год,
Падало всякое семя
В нужный ему огород,
И лакеи взбивали перины,
И купцы считали барыш,
А Художник писал картины
Под навесом угрюмых крыш.

Начинали мы жизнь, как боги,
И имели святые глаза.
Не помойки, а только чертоги,
Только ангелов голоса
Мы тогда различали всюду
И умели жить залпом, до дна,
И Художник бил с нами посуду
И не мог писать без вина.

И молодость злила вены,
Заставляла стареть отцов,
И из вечно бурлящей пены
Афродита манила юнцов.
Нам красотки плавили нервы,
И, хотя о том мало кто знал,
Художник был в этом первый,
Но помалкивал и писал.

И отцы нам прощали обиды
И друг другу хвалили нас,
И имели планы и виды,
И тащили нас в вуз и в ЗАГС,
И рыдали, что год не удался,
Что, мол, сэндвич не больно толст…
А Художник только смеялся,
Он мазал не хлеб, а холст.

И нам стало убого и жалко,
И закрылся тот божий глаз,
И – на пять семей коммуналка,
И на двадцать жоп унитаз,
И на двое штанов три штанины,
Пальтецо до конца зимы…
А Художник писал картины
И, бывало, давал взаймы.

Налетели мужские годы,
Мясо стало вкусней конфет.
Поползли друг на друга народы,
Башмаки затоптали паркет.
И к себе не блины, а былины
Каждый, как мог, примерял.
А Художник писал картины
И картинами бил наповал.

Истекли великаньи минуты,
Поросли былины быльем,
Вновь наладились лилипуты
Жрать, спать, срать, выдавать заем,
И рядить, почем нынче свекла,
И во всем кивать на отцов,
А Художнику стали бить стекла,
А также под дых и в лицо.

Гордость духа всегда выбирала
Не квартир, не мундир, а свинец.
Что для немца ПУТИНАЧАЛО,
То для русского, может, конец.
Синий зэк смаковал папироску,
Ухмыляясь родной тюрьме,
А художник все делал наброски,
Но на нарах, больной и в уме.

А когда палачи смеются,
Подъедая густую тень,
Тогда многие гордые гнутся,
Обмякает тряпкой кремень.
Тогда многие гнули спины
На козлов, свиней и горилл,
А Художник писал картины
И что-то даже дарил.

И когда зодиачным кошмаром
Засияла звезда Подлеца,
Стало принято тыкать пиаром
И дворцы штурмовать с торца.
И плебеев угрюмые ласки
Оскорбляли Начало Начал,
А Художник крал у них краски
И любил, как умел, и писал…

Но иссякнет любая дорога,
Станет горьким из вереска мед,
И любое изящество слога
Под предлогом подлога умрет.
И явленье Мессии Второго
Всяк старик в эти дни ожидал,
А Художник себя молодого,
Чуть, быть может, другого, писал.

Дописал, завершил дорогу.
Ночь законно сменила день.
«Вот уж ктооо был похож на Бога!
Да и тооот стал похож на тень!..»
У могилы, как у витрины,
Потолкутся чужих стада,
А Художник… сойдет с картины
И уедет.
Тайком.
Как всегда.