В 1909 г. появился сборник статей о русской интеллигенции под заглавием «Вехи». Участники этого сборника писали свои статьи, как они высказали это в предисловии к сборнику, не с высокомерным презрением к прошлому русской интеллигенции, а «с болью за это прошлое и в жгучей тревоге за будущее родной страны». Они хотели призвать русскую интеллигенцию к пересмотру тех верований, которыми она до того жила, которые привели ее к великим разочарованиям 1905 г. и которые, как предвидели они, должны были привести к еще более тягостным разочарованиям в будущем. Сами видные представители русской интеллигенции, они не ставили себе целью отвратить интеллигенцию от присущей ей задачи сознательного строительства жизни. Они не звали ее ни к отказу от работы творческого сознания, ни к отречению от веры в свое жизненное призвание. Они хотели лишь указать, что путь, по которому шло до сих пор господствующее течение русской интеллигенции, есть неправильный и гибельный путь и что для нее возможен и необходим иной путь, к которому ее давно призывали ее величайшие представители, как Чаадаев, Достоевский, Влад. Соловьев. Если вместо этого она избрала в свои руководители Бакунина и Чернышевского, Лаврова[2] и Михайловского, это великое несчастие и самой интеллигенции, и нашей родины. Ибо это есть путь отпадения, отщепенства от положительных начал жизни. Разорвать с этой традицией, ведущей к бездне и гибели, вернуться к объективным основам истории — вот задача, которую русская интеллигенция должна себе поставить. Те два пути, которые (Открываются перед нею, отличаются между собою как пути жизни и смерти. Надо сделать выбор; с этим связана и судьба России. Таковы были выводы сборника «Вехи». Что же ответила на эти вещие призывы русская интеллигенция? К сожалению, приходится засвидетельствовать, что ее ответом было единодушное осуждение того круга мыслей, который принесли «Вехи». Интеллигенции нечего пересматривать и нечего менять — таков был общий голос критики: она должна продолжать свою работу, ни от чего не отказываясь и твердо имея в виду свою цель. Все сошлись на том, что общее направление «Вех» явилось порождением реакции, последствием уныния и усталости. Но нигде, быть может, общее мнение о «Вехах» не было выражено с такой резкой отчетливостью, как в одной из статей столь тонкого критика, каким следует признать проф. Виппера[3]. Поbобыкновению историка ища примеров в прошлом, проф. Виппер находит еще в Древней Греции полное соответствие с нашим расколом в интеллигентской среде. «Два типа интеллигенции, которые отмечены современными нам судьями ее, даны уже там за 2400 лет до нашего времени: одной, которая зажигает светоч знания для всех и отдает свои силы делу необозримой массы безвестных работников жизни, и другой, которая прячет свою струйку света только для себя, только для самоусовершенствования, только для выработки внутренних сокровищ своей души. Сколько раз ни повторялась в истории культурного общества эта смена двух интеллигенции, повторялось и еще одно явление, которое мы только что пережили у себя. Интеллигенция второго типа, появившись на сцене после разгрома первой.., принималась проклинать своих предшественников, осмеивать их, объявлять их дело безбожным и разрушительным». И в качестве практического заключения проф. Виппер повторял то, что в то время говорили столь многие: «наша великая страна во многом глубоко несчастлива, но одно в ней здорово, сильно и обещает выход и освобождение — это мысль и порыв ее интеллигенции»[4].
Не будем говорить о том, насколько правильна сделанная здесь характеристика двух типов интеллигенции в применении к Древней Греции и насколько образы Сократа и Платона вмещаются в рамки, данные проф. Виппером. Нас интересует здесь другое: каким образом «жгучая тревога за будущее родной страны», которая руководила сотрудниками «Вех», могла быть принята за желание «спрятать свою струйку света только для себя, только для самоусовершенствования». И как могло случиться, что после тех .сильных и жестоких ударов, которые нанесены были «Вехами» самоуверенности интеллигентского сознания, проф. Виппер мог утверждать, что в нашей великой и несчастной стране сильными и здоровыми являются только мысль и порыв нашей интеллигенции.
Обдумывая эти вопросы, я должен сказать, что в данном случае мы имеем дело с очевидным недоразумением, и притом не только со стороны проф. Виппера. И участники «Вех» некоторыми своими разногласиями были повинны в том, что их стремления истолковали столь неправильно, что их, пламенных патриотов, зачислили в разряд ревнителей доктрины личного самоусовершенствования. Достаточно прочесть статью П. Б. Струве, чтобы понять, что самое горячее его стремление — найти новые пути политики, открыть более правильные и прочные приемы общественного строительства. Но, просматривая статью г. Гершензона[5], мы готовы допустить, что у проф. Виппера были известные данные для его заключений, что в этой статье действительно можно найти основания для того, чтобы протестовать против психологии индивидуализма, вытекающей из потревоженного в своем уединении морального или эстетического чувства. И когда тот же г. Гершензон в предисловии к «Вехам» говорил о «первенстве духовной жизни над внешними формами общежития», когда он утверждал, выдавая это за общее убеждение авторов «Вех», что «внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства», тут было более чем недоразумение: в этих немногих словах несомненно заключается и значительная доза того самого отщепенства, отчуждения от государства, которое П. Б. Струве осуждает в «Вехах» как основной грех русской интеллигенции. Противопоставлять духовную жизнь личности внешним формам общежития и самодовлеющим началам политического[6] порядка — это значит с другого конца повторять ту самую ошибку, в которую впадают проповедники всемогущества политических форм. Самодовлеющих начал политического порядка в действительности не существует: их можно мыслить таковыми только в отвлечении. И те, кто о них говорит, для того ли, чтобы возвеличить их значение, или для того, чтобы противопоставить им единственно прочный базис внутренней жизни личности, оказываются одинаково неправыми, ибо они одинаково погрешают против той элементарной истины государственной науки, что общественные формы жизни составляют лишь часть духовной жизни личности, ее символ и результат.
Но в утверждениях, высказанных некоторыми из участников «Вех», были и другие недоразумения, которые невольно вызывали справедливые возражения и нарекания. В «Вехах» постоянно говорится .о грехах и заблуждениях русской интеллигенции, и в характеристике ее путей и стремлений сотрудники сборника обнаруживают большую критическую проницательность; но они не ставят, однако, естественного и неизбежного вопроса: только ли русская интеллигенция повинна в уклонении от правильного пути? Крушение ее идеалов не есть ли частный случай общего кризиса интеллигентского сознания, которое всегда и везде при подобных условиях приходит к тем же результатам и кончает тем же крахом своих надежд и упований? По знаменательному стечению обстоятельств пять лет спустя после того, как появились русские «Вехи», во Франции вышли в свет свои французские «Вехи»: я имею в виду книгу Эдуарда Берта «Les mefaits des intellectuels» с обширным предисловием Жоржа Сореля[7] (1914 г.). Как в наших «Вехах», так и здесь авторами явились бывшие видные представители социализма, сами пережившие все увлечения интеллигентского сознания и познавшие всю его тщету и недостаточность. Требование Сореля от Декарта обратиться к Паскалю[8], подобно соответствующим лозунгам Струве и Булгакова, также намечает два русла в сознании французской мысли — одно, идущее от рационалистического корня, другое — от мистического. Как в русских «Вехах», так и во французских рационалистическое течение интеллигентского сознания резко осуждается и выдвигается совершенно иное духовное направление с новыми исходными точками зрения.
Но если подобные сдвиги и переломы интеллигентского сознания представляют собою явление общее, а не специально-русское, нельзя ли найти какое-либо более широкое определение для того направления интеллигентской мысли, которое вообще и всегда приводит ее к крушению? И нельзя ли указать более точное разграничение между различными течениями в интеллигенции? Не ответив на эти вопросы, мы рискуем придать всему нашему рассуждению публицистический характер, связать его с временными затруднениями и разочарованиями, вместо того чтобы возвести его к некоторой общей философской основе. Мы рискуем также и утерять руководящую нить для того, чтобы знать, какую именно интеллигенцию мы осуждаем и за что мы ее осуждаем. Участники «Вех», ведущие свою генеалогию от Чаадаева, Достоевского и Влад. Соловьева, столь же законно могут быть рассматриваемы в качестве представителей одного из течений русской интеллигенции, как их противники считаются представителями другого течения, связывающего себя общей традицией с Бакуниным и Чернышевским, Лавровым и Михайловским. Где же лежит разграничительная линия? И какой именно путь интеллигентского сознания необходимо признать неправильным и гибельным?
2
В статье П. Б. Струве, как кажется мне, всего точнее указано то основное свойство интеллигентского сознания, которое составляет причину его крушения. Это свойство заключается в безрелигиозном отщепенстве от государства. Выразив эту мысль в привычных формулах философского словоупотребления, мы должны будем сказать, что основным проявлением интеллигентского сознания, приводящим его к крушению, является рационалистический утопизм, стремление устроить жизнь по разуму, оторвав ее от объективных начал истории, от органических основ общественного порядка, от животворящих святынь народного бытия. Если высшей основой и святыней жизни является религия, т. е. связь человека с Богом, связь личного сознания с объективным и всеобщим законом добра как с законом Божиим, то рационалистический утопизм есть отрицание этой связи, есть отпадение или отщепенство человеческого разума от разума Божественного. И в этом смысле кризис интеллигентского сознания есть не русское только, а всемирно-историческое явление. Поскольку разум человеческий, увлекаясь силою своего движения, приходит к самоуверенному сознанию, что он может перестроить жизнь по-своему и силой человеческой мысли привести ее к безусловному совершенству, он: впадает в утопизм, в безрелигиозное отщепенство и самопревознесение. Движение сознания, критикующего старые устои и вопрошающего о правде установленного и существующего, есть необходимое проявление мысли и великий залог прогресса. В истории человеческого развития оно представляет собою момент динамический, ведущий сознание к новым и высшим определениям. Значение критической мысли в этом отношении велико и бесспорно. Но когда, увлекаясь своим полетом, мысль человеческая отрывается от своих жизненных корней, когда она стремится сама из себя воссоздать всю действительность, заменив ее органические законы своими отвлеченными требованиями, тогда вместо того, чтобы быть силой созидательной и прогрессивной, она становится началом разрушительным и революционным. Тогда сбывается евангельское слово о. соли, потерявшей свою силу: «Вы соль земли; если же соль потеряет свою силу, то чем сделать ее соленой? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон, на попрание людям»[9].
Когда Сократ и Платон нападали на софистов за их безбожное и разрушительное дело, они имели в виду именно это отпадение разума, человеческого, от его вечной и универсальной основы. Сами они были также носителями критической мысли и также подвергали своему .суду существующее и установленное. Но они совершали этот суд в сознании высшего божественного порядка, господствующего в мире, связующего «небо и землю, людей и богов». В противоположность этому просветительная деятельность софистов представляет собою классический пример утопического сознания, стремящегося построить и философию, и жизнь на началах рационалистического субъективизма. В области философии эти стремления приводят к релятивизму и скептицизму, что составляет кризис философского сознания. В области общественной жизни они ведут к отщепенству и самопревознесению, к отрыву индивидуального сознания от объективных начал истории, что влечет за собою кризис общественности. Право и государство, утверждали софисты, существуют не от природы, а по человеческому установлению, и потому весь общественный порядок — дело человеческого искусства. Человек сильный может разорвать все связи общественные, может отринуть все чары и заклинания, которыми его удерживают в общем строе, и создать для себя свою собственную справедливость. Так индивидуальный разум человеческий объявляется всесильным и самодовлеющим, и нет над ним никакой высшей силы, пред которой он мог бы преклониться. Крушение софистов есть один из самых ярких примеров кризиса такого интеллигентского самопревознесения, а борьба с софистами Сократа и Платона есть величайший образец восстания религиозно-философского сознания против интеллигентского утопизма. Неудивительно, если позитивно-рационалистическая мысль наших дней, возвеличивая просветительную деятельность софистов, стремится представить Сократа и Платона под видом реакционеров. Сошлюсь для примера на изображение школы Сократа у Белоха[10] в его «Истории Греции». Для тех, кто видит прогресс в создании нового, оторванного от старого, в разрушительной рационалистической критике, в опытах полного переустройства жизни, конечно, реформаторская проповедь Сократовой школы есть только реакция. Но есть и другое понимание прогресса, основанное на стремлении к сохранению связи веков и поколений. Согласно этому взгляду, прогрессивное движение должно сочетать старое с новым, благоговейное почитание святынь истории с творчеством новой жизни. И в свете этого определения прогресса Сократ и Платон являются носителями того высшего прогрессивного сознания, которое делает из них вечных учителей человечества. Духовный опыт человечества на протяжении 2400 лет решил спор софистов с Сократовой школой в пользу этой последней. Пафос вечности, смирение пред высшими объективными связями жизни,— эти духовные устремления, составляющие жизненные корни Сократовой философии, обеспечили этой философии значение вечно-юного источника философского познания, тогда как «дерзкое самообольщенье» софистического субъективизма остается лишь примером крушения рационалистической мысли, пытавшейся все объяснить и построить из себя.
3
Но если верны те общие определения, которые мы только что установили, то, очевидно, идейные источники утопического сознания русской интеллигенции лежат за пределами русской действительности. Отыскать их не представляет труда; они восходят, несомненно, к тем социалистическим и анархическим учениям, которые в европейской мысли XIX века представляют собою самый яркий пример рационалистического утопизма и безрелигиозного отщепенства. В свою очередь, и утопические учения социализма и анархизма имеют свои прообразы в утопизме французской революционной доктрины XVIII века с ее верой во всемогущее значение учреждений, в чудесную силу человеческого разума, в близость земного рая. Отсюда можно провести длинную цепь преемственности идей к еще более старым учениям рационализма и утопизма. Столь же древние корни имеет и то другое течение русской интеллигенции, которое ведет свою генеалогию от Чаадаева, Достоевского и Влад. Соловьева. Не трудно было бы отыскать его прообразы в древне-русской письменности, и несомненно, что в поисках за его первоисточниками мы должны будем прийти к христианской религии и греческой философии. Величайшее несчастие русского народа заключается в том, что это последнее течение русской интеллигенции, связанное глубокими корнями со всем ходом русской истории, не имело у нас руководящего значения и что господствующим направлением интеллигентской мысли оказалось то, которое должно было привести ее к неминуемому крушению. Несчастье заключается в том, что яд социалистических и анархических учений отравил собою не только социалистическое и народническое сознание в подлинном смысле этого слова, но что он глубоко проник во все миросозерцание русского просвещенного общества. Как часто и те, кто по своим воззрениям и по своей тактике стояли вне социалистических и народнических партий, все же находили возможным сохранять какую-то связь своих воззрений с социализмом, с народничеством, а иногда и с анархизмом. Как настойчиво сказывалось стремление поддерживать союз и дружбу с так называемыми левыми течениями интеллигентской мысли. «Я ведь тоже немножко социалист», «для будущего я, конечно, признаю социализм», «в идеале я допускаю анархизм»,— все эти и тому подобные ходячие обороты интеллигентской мысли с полной ясностью обнаруживают, что в. нашей несоциалистической интеллигенции не было ясного представления ни об анархизме, ни о социализме. Не было представления о том, что эти учения хотят, выражаясь, языком Штирнера[11], построить жизнь «ни на чем», что они свершают свои построения вне основ культуры, на той высоте отвлеченного рационализма, где отрицаются все органические связи жизни, где подрываются все корни истории. Социализм и анархизм в своем чистом и безусловном выражении атеистичны, космополитичны и безгосударственны, и в этом смысле они ничего не могут построить, не отрекаясь от своей сущности: их основное стремление может быть только разрушительным.
Западно-европейская либеральная мысль, выкованная долгим опытом ответственной государственной работы, нашла в себе достаточно силы и широты, чтобы преодолеть социализм, чтобы отделить нравственные предпосылки социализма от ядовитых последствий его революционного утопизма и включить эти предпосылки в свое собственное учение о государственности и свободе. В России несоциалистическая мысль не могла достигнуть этой степени зрелости; она блуждала в потемках и смутно тянулась к социализму, не подозревая, что нравственная основа социализма — уважение к человеческой личности — есть начало либеральное, а не социалистическое, и что в учениях социализма эта основа не развивается, а затемняется[12].
Вместе с ядом социализма русская интеллигенция в полной мере приняла и отраву народничества. Под этой отравой я разумею свойственную народничеству веру в то, что народ всегда является готовым, зрелым и совершенным, что надо только разрушить старый государственный порядок, чтобы для народа тотчас же оказалось возможным осуществить самые коренные реформы, самую грандиозную работу общественного созидания. Первым апостолом этой веры был Бакунин с его учением о созидательной силе разрушения. Не замечая анархических корней этой веры, русская интеллигентская мысль ставила своей основной политической задачей принципиальную борьбу с властью, разрушение существующего государственного порядка. Когда в результате этой борьбы старый строй падет, все совершится само собою. Двукратный опыт русской революции показал, что эта народническая вера была чистейшей анархической иллюзией, совершенно ложной теоретически и губительной практически.
Можно, конечно, объяснить, как и почему русская интеллигенция в старых условиях жизни была такою, как она была; можно даже стараться доказать, что она и не могла быть иною. Допуская возможность и пользу таких исторических объяснений, я не ставлю их, однако, своей задачей в данном случае. Моя цель — указать логическую связь идей. Пусть даже господствующее направление нашего просвещенного общества было объективно неизбежным несчастием русской жизни. Но если бы это было и так, мы должны со всею искренностью и прямотой выяснить не одни причины этого несчастия, но также и его последствия. Важно признать, что в смысле влияния на развитие русской государственности отщепенство русской интеллигенции от государства имело роковые последствия. И для русской общественной мысли нисколько не менее важно выяснить эту сторону дела, столь важную для будущего, чем искать объяснений прошлого. Важно, чтобы утвердилось убеждение, что отщепенство от государства — этот духовный плод социалистических и анархических влияний — должно быть с корнем исторгнуто из общего сознания и что в этом необходимый залог возрождения России.
4
Я говорил вначале о том, каким единодушным хором порицания были встречены «Вехи» в русском обществе. Это объясняется тем, что сотрудники «Вех» несли с собой начала, резко разрывающие с социалистическими, анархическими и народническими верованиями русской интеллигенции. Опыт осуществления этих верований в 1905 году был прерван государственным действием сверху, и те, кто питал утопические иллюзии, отошли в сторону с уверенностью, что их стремления, правильные по существу, не осуществились только вследствие внешнего насилия власти. Подавляющее большинство русского общества присоединилось к этому взгляду. Лишь немногие, и в том числе сотрудники «Вех», уже тогда предвидели, что из ядовитых семян утопизма не может взойти добрых всходов, что они несут с собою гибель и смерть. Великая смута наших дней показала, насколько правы были эти немногие и как ошибались те, кто ожидал русской революции как торжества и счастья русского народа. Не только государство наше разрушилось, но и нация распалась. Революционный вихрь разметал и рассеял в стороны весь народ, рассек его на враждебные и обособленные части. Родина наша изнемогает в междоусобных распрях. Неслыханное расстройство жизни грозит самыми ужасными, самыми гибельными последствиями. Захваты и завоевания неприятеля почти не встречают противодействия, и, кажется, всякий может сделать с Россией, что хочет. Только самые черные дни нашей прошлой истории могут сравниться с тем, что мы сейчас переживаем.
В этих условиях всеобщей муки и тоски прозревают и слепые. То, что десять лет назад утверждали немногие, теперь начинают говорить все. Все чаще и чаще слышатся сомнения, тем ли путем мы шли; и нет сейчас вопроса более жгучего, как вопрос о судьбах нашей интеллигенции. Стихийный ход истории уже откинул ее в сторону. Из господствующего положение ее стало служебным, и в тяжком раздумьи стоит она перед своим будущим и перед будущим своей страны. Те, кто ранее этого не видел, все более настойчиво повторяют, что беда интеллигенции в том, что она была оторвана от народа, от его подлинного труда и от его подлинной нужды. Она жила в отвлечении, создавала искусственные теории, и самое понятие ее о народе было искусственным и отвлеченным. Погруженная в свои теоретические мечты и разногласия, она жила в своем интеллигентском скиту, и когда пришло время действовать, ответственность пред своим скитом, пред своими теориями и догматами она поставила выше своей ответственности пред государством, пред национальными задачами страны. В результате государство разрушилось и скит не уцелел.
В этих суждениях, которые мне пришлось слышать от ярких представителей социалистической интеллигенции, мы подходим довольно близко к старой формуле П. Б. Струве об интеллигентском отщепенстве от государства. Остается сделать только один шаг, чтобы вплотную подойти к философии «Вех». Все суждения, которые приходится теперь слышать об интеллигенции, говорят о гибельности ее отрыва от народа и о необходимости сближения с ним. В связи с. этим охотно признают органические пороки оторванного от общей народной жизни интеллигентского сознания: принципиальное самомнение, стремление осчастливить человечество придуманными системами, излишества отвлеченной критики, бесплодность замыслов и решений, «кипенье в действии пустом»[13]. Естественным выходом из этих бедствий отвлеченной мысли признается сближение с народом в его труде, нуждах и жизни. Устранить замкнутость и обособленность интеллигенции, связать ее с непосредственным практическим делом — вот настоящее решение вопроса о судьбе интеллигенции. Так говорят сейчас многие; но не трудно видеть, что это решение представляется чисто формальным и потому совершенно недостаточным. Вопрос ставится здесь так, как будто бы вся задача имеет чисто механический характер: механический отрыв должен быть исцелен механическим сближением, и все заключается в том, чтобы интеллигенции и народу быть вместе, а не врозь. Между тем вопрос в том именно и состоит, каково то дело, в котором народу и интеллигенции надо быть вместе. Когда, как в наши дни, утрачивается самое понятие об общем, всех объединяющем деле, когда разрушительная стихия эгоистических стремлений разрывает на части народный организм и угашает в нем душу живую, становится очевидным, что мы имеем пред собою не внешнее механическое распаденье, а глубокий духовный кризис. Вся задача заключается в том, чтобы правильно понять и определить существо этого кризиса. Тогда и выход из него определится в действительном соответствии с глубиной переживаемой смертельной опасности.
5
Когда после смуты начала XVII века Трубецкой[14] и Пожарский рассылали по местам грамоты с просьбой о присылке на собор «лутчих, и разумных и постоятельных людей, чтоб им во всех вас место... о государственном деле говорити было вольно и безстрашно», они требовали этих людей в Москву «для великаго Божья и земскаго дела». Государственное устроение родной страны представлялось им великим Божьим делом, и акт избрания государя, для которого созывался собор, они рассматривали как необходимую органическую основу государственного строительства: «а то вам даем ведати, да и сами вы то знаете, только у нас вскоре в Московском государстве государя не будет, и нам без государя нисколько быть невозможно. Да и в никоторых государствах нигде без государя государство не стоит»[15]. Вот ясное и простое выражение того взгляда, который понимает государственное дело как дело Божье, который ищет утвердить государство на крепких основах исторического опыта. Этому взгляду совершенно чужда мысль о том, что государственное дело не имеет отношения к душевной жизни личности. Еще более чуждо ему стремление все устроить по-новому, сделать так, как «в никоторых государствах» никогда не бывало. Тут сказывается благоговейное почитание дела Божия и опыта человеческого, преклонение пред высшими органическими законами жизни, пред объективными началами истории.
С этой точки зрения, если бы применить ее к вопросам нашего времени, следовало бы сказать, что и народу, и интеллигенции надлежит быть вместе в служении некоторому общему :Делу, стоящему выше и народных желаний, и интеллигентских теорий. Такому служению одинаково противоречат и ломка народной жизни по отвлеченным требованиям интеллигентских утопий, и возведение народных желаний на степень высших идеалов государственного строительства.. Работа просвещенного сознания необходима, но она должна совершаться в сознании объективных и универсальных основ общественного созидания. Забота о народе обязательна и священна, но лишь при том условии, что она не создает из народа кумира и что она связывает эту заботу с тем Божьим делом, которому одинаково должны служить и народ, и интеллигенция. Только в таком случае прогрессивная мысль интеллигенции получает свое подлинное и крепкое содержание, а народная жизнь утверждается на прочном фундаменте органического строительства. Это тот путь сочетания старого с новым и изменчивого с постоянным и вечным, о котором так хорошо говорил английский либеральный писатель Бёрк[16]: «Сохранение старого при постоянных изменениях есть общий закон всякого постоянного тела, состоящего из преходящих частей. Этим способом целое никогда не бывает ни молодо, ни старо, ни средних лет, но движется в неизменном постоянстве чрез различные фазы падения, обновления и прогресса. Следуя этому установленному природою порядку в управлении государством, мы достигаем того, что улучшения никогда не бывают совершенно новы, а то, что сохраняется, никогда не становится совершенно устарелым. Действуя всегда как бы пред ликом святых праотцев, дух свободы, который сам по себе может вести к излишествам, умеряется благоговейной важностью. Мысль о свободном происхождении внушает человеку чувство собственного достоинства, далекое от той наглой дерзости, которая почти всегда безобразит первых приобретателей всякого преимущества».
Каждый народ, образовавший из себя духовное целое, имеющий свою историю, свою культуру, свое призвание, носит в себе живую силу, которая сплачивает воедино его отдельных членов, которая из этих атомов, из этой пыли людской делает живой организм и вдыхает в него единую душу. Это — та великая сила духовного сцепления, которая образуется около святынь народных; это — сила того Божьего дела, которое осуществляет в своей истории народ. Это — святыни религиозные, государственные и национальные не в смысле общеобязательных догматов и единообразных форм, вне которых все принадлежащее к данному государству и к данной нации отметается и подавляется, а в общем значении руководящих объективных начал, пред которыми преклоняется индивидуальное сознание, которые оно признает над собою господствующими. В пределах данного государства могут уживаться разные веры и могут бороться разные политические воззрения; в нем могут существовать рядом разные народности и наречия; но для того чтобы государство представляло собою прочное духовное единство, оно должно утверждаться на общем уважении и общей любви к своему общенародному достоянию, и оно должно в глубине своей таить почитание своего дела как дела Божия. И неверующие по-своему могут разделять это почитание, этот культ своей родины, поскольку служение ей они признают делом достойным и правым и поскольку в защите этого дела они готовы идти на всякие жертвы, даже и на пожертвование жизнью своей и своих близких: это и значит именно, что они до конца вырывают из своего сердца корень эгоизма во имя высшей идеальной связи, пред которой они самозабвенно и благоговейно склоняются. Государство не может принудить всех к единообразному культу, и сыновняя привязанность к «ему граждан как к своему отечеству, как к делу своих отцов не может выливаться в форму рабской покорности одних групп пред другими, господствующими и возвеличенными. Истинный патриотизм утверждается на одинаковом подчинении всех частей народа идее государства как дела Божьего. Он предполагает родину-мать, которая не знаег различия сынов и пасынков; он предполагает отчизну-семью, в которой в'сё люди — братья, отличающиеся между собою не искусственными признаками, а природными дарованиями и личными заслугами.
Уживаясь" вместе в дружном союзе гражданского единства, отдельные народности и группы каждая по-своему могут благоговейно чтить свою родину и возносить молитвы Богу о ее богохранении; но если никакая народность не возносит этих молитв о своем государстве, если никто не верит больше в свое государство, не любит и не чтит его, такое государство существовать не может. Без этого, выражаясь словами старой грамоты, «в никоторых государствах нигде государство не стоит». И сейчас, когда революционный вихрь рассеял и разметал в стороны державу российскую, когда он отдал ее в чужие руки, только пробуждение религиозного сознания и национально-государственного чувства может возродить Россию. Старая Россия — надо ли это разъяснять? — не сумела возвести русскую государственную идею на ту высоту, которая представляет сочетание твердых национально-государственных и религиозных основ с идеями равенства и свободы. Формула старой русской государственности: «самодержавие, православие и народность» давала этим необходимым основам государственного бытия догматическое и обособляющее истолкование. Но что сделала русская интеллигенция для того, чтобы живым и неотразимым воздействием широко разлитого общественного сознания способствовать усвоению формул более всеобъемлющих? Мы можем назвать небольшой ряд имен — и между ними особенно имя Влад. Соловьева,— которым принадлежит заслуга усердной работы в этом направлении. Что касается русского общественного сознания в его господствующих течениях, то ему принадлежит печальная роль той разрушительной силы, которая в борьбе с догматизмом старых основ отвергла и вовсе конкретные и реальные основы истории, заменив их отвлеченной пустотой начал безгосударственности, безрелигиозности и интернационализма; а когда ей предоставлена была свобода действовать и властвовать, она привела Россию на край гибели. Для русского государственного сознания наших дней встает задача огромной жизненной важности: в непосредственном взаимодействии власти и народа осознать и утвердить необходимые основы государственного бытия. Было бы величайшим несчастьем для России, если бы та новая национальная власть, которой ждет страна, не нашла в себе достаточно творческой силы для того, чтобы вступить на новый путь государственного строительства. Но еще более тяжким и совершенно непоправимым несчастьем явилось бы то, если бы интеллигенция наша снова решила, что ей нечего пересматривать и нечего менять. Ибо только в духовном опыте просвещенной части общества вырабатываются идейные основы государственности. И если бы русское просвещенное общество снова оказалось в плену у социалистических, народнических и анархических верований и снова стало бы в положение силы, принципиально враждующей с властью, на кого бы могла тогда опереться власть в своих прогрессивных стремлениях? В таком случае мы снова оказались бы в том заколдованном кругу, из которого не могли выйти ранее: узкое понимание государственности сверху, полное отрицание государственности снизу. Задача нашего времени заключается в том, чтобы разорвать этот заколдованный круг, чтобы дружным действием и власти, и народа воскресить и поднять расслабленные силы русской земли. Но для этого великого государственного дела надо отказаться от всяких частных, групповых и партийных лозунгов. Скрепляют и живят только начала общенациональные, возвышающиеся над всеми, только силы органические, объединяющие всех общей внутренней связью; партийные же лозунги и программы только разделяют. Лишь целительная сила, исходящая из святынь народной жизни и народной культуры, может снова сплотить воедино рассыпавшиеся части русской земли. Вот то общее дело, в котором интеллигенции и народу надлежит быть вместе и в котором самое противопоставление интеллигенции и народа должно исчезнуть или по крайней мере утратить свою остроту. И когда в свете этого общего дела, долженствующего спаять воедино интеллигенцию и народ, мы обсуждаем тот отрыв интеллигенции от народа, который является причиной крушения интеллигентского сознания, мы приходим к заключению, что тут мы имеем дело не с простым обособлением от народа, которому легко помочь сближением и воссоединением: это — падение в бездну, спасение от которой может быть достигнуто только чрез самоотречение, только чрез подвиг духовного освобождения от иллюзий рационалистического утопизма. Мы обозначили то направление мысли, которое составляет причину кризиса интеллигентского сознания, именем рационалистического утопизма. Мы должны теперь дать более точное определение этого состояния сознания, чтобы показать, каким образом самые искренние и благожелательные стремления утопической мысли вместо блага приносят зло, почему они, стремясь создать новую жизнь, на самом деле лишь разрушают и мертвят, почему, обещая людям земной рай, они нередко приводят к земному аду и вместо счастья и всеобщего устроения ввергают всех в ужас и хаос анархии и запустения. Основной закон общественной жизни зиждется на связи общественного порядка с высшими объективными основами истории. Когда мысль человеческая отрывается от этой связи и пытается построить общую жизнь на началах придуманных и отвлеченных, она переворачивает и извращает все естественные отношения. Отсюда — неизбежное расстройство и разрушение, которые она приносит с собою.
Каждая утопия обещает человечеству устранение общественных противоречий, гармонию личности с обществом, единство жизни; и каждая утопия предполагает, что она знает такое универсальное средство, которое приведет к этому блаженному состоянию всеобщей гармонии и мира. Но именно поэтому каждая утопия представляет собою мечту о всецелом устроении, а вместе с тем и упрощении жизни. Предполагается, что можно найти одно слово, одно средство, одно начало, имеющее некоторый всемогущий и всеисцеляющий смысл, что. можно согласно с этим началом устроить жизнь по разуму, освободить ее от противоречий, от разлада, от сложности, свести к единству, к согласию, к гармонической простоте.
История человеческая всегда шла и идет чрез возрастающие противоречия, чрез борьбу противоположных, начал к высшей сложности. Достижимое для нее единство есть относительное сочетание многообразных различий и возрастающих связей, а не абсолютное примирение противоположностей. Свет разума направляет пути истории, но не устраняет ее творческой глубины, ее бесконечных возможностей, ее иррациональных основ. Вот почему каждая утопия предполагает перерыв истории, чудо социального преображения и в своем осуществлетнии приводит к насилию над историей, к злым опытам социального знахарства и колдовства. Предположение о возможности рационального устроения и упрощения жизни скрывает за собой и другое, еще далее и глубже идущее предположение: что зло и страдание могут быть побеждены разумом человеческим в совершенной общественности, что они связаны лишь с несовершенством учреждений и с неразумием отношений. Космологическую проблему зла и страдания здесь хотят решить в терминах социологических, зло мировое победить устроением социальных отношений. Но если борьба с общественным злом есть величайшая задача государственного строительства, то опыт всецелого и немедленного искоренения этого зла, представляя собою самообольщение человеческого ума, оказывается злом еще худшим и приводит к бедствиям еще более тяжким и невыносимым.
Наконец, все изложенные предпосылки и предположения рационалистического утопизма скрывают за собою и еще одно логически с ними связанное предположение: отрицание Бога и религии. Утверждать, что жизнь можно устроить по разуму человеческому, что силою разума человеческого и воли человеческой можно победить и противоречия истории, и диссонансы мира, и самобытные стремления и страсти личности, значит то же, что признать этот разум и эту волю в их высшем совершенстве абсолютными "и всемогущими, приписать им божественное значение, поставить их на место Божьего разума и Божией воли. Не случайным является то обстоятельство, что величайшие представители социализма и анархизма внутренне отталкиваются от религии и вооружаются против нее. Тут сказывается'неизбежная логика мысли. Утопии земного рая, признающие возможное всемогущество и господство в жизни разума человеческого, не могут одновременно с этим признавать и неисповедимые тайны Божьего Промысла. Хотеть устроиться по разуму, так чтобы разум человеческий был единым всемогущим владыкой жизни, это значит также верить, что можно устроиться без Бога, без религии.
Вот что означает тот отрыв, в который впадает интеллигентское сознание, вступающее на путь рационалистического утопизма. Это — гордое самообольщение ума человеческого," возмечтавшего о своем всемогуществе и отпавшего от органических сил и начал мирового процесса. И единственным плодом этого самообольщения являются безвыходные противоречия и неизбежное крушение. Весь устремленный в будущее, утопизм старается разорвать все связи с прошлым; призывающий человека искать своего благополучия здесь, на земле, утопизм отрывает его от всего трансцендентного и потустороннего. Но такая всеобщая критика, разрушающая историю и религию, расшатывающая все земное и небесное, в результате создает вокруг человека пустоту разрушения, хаос неустроенности, в которых не видно, как найти выход к желанному свету. И в конце концов этим разрушителям и громовержцам нередко приходится постулировать закономерность истории, необходимость постепенного подготовления будущего, высшие законы жизни, т. е. возвращаться к тем предпосылкам объективного идеализма, которые принципиально отвергаются рационалистическим утопизмом. Здесь утопизм находит свой предел и свое ниспровержение. Жизнь возвращает утопическое сознание на историческую почву, ставит его на место, подчиняет его своему ходу, своей закономерности. В этом состоит крушение утопий, характеризующее собою кризис интеллигентского сознания[17].
Но для того чтобы этот кризис, эта тяжкая болезнь духа нашла свое действительное исцеление, очевидно недостаточно, чтобы утопическая мысль только формально признала наличие высших законов истории: пока эти законы открывают простор для самопревознесения субъективного сознания, для самообольщений утопизма, признание их остается чисто внешним и словесным. Недостаточно также и того, чтобы интеллигенция принялась за практическое дело и сблизилась с народом. Если она войдет в практическую жизнь со всеми грехами и недугами утопического сознания, если деятельность ее будет .руководиться разрушительными идеями интеллигентского отщепенства, из этого ничего не получится, кроме дальнейшего расстройства жизни. Все мы, сыны единой России, согласно призыву старых вождей русского народа, должны стать на путь служения «великому Божьему и земскому делу». Только любовь к своему общенародному достоянию, к своей культуре, к своему государству исцелит и всех нас, и Россию от безмерно тяжких испытаний.
[1] Павел Иванович Новгородцев (1866—1924)—правовед, философ, общественный деятель. Окончил юридический факультет Московского университета (188, где был оставлен для подготовки к преподаванию. Находился в научной командировке в Берлине и Париже. С 1894 приват-доцент, с 1897 магистр права (диссертация: «Историческая школа юристов, ее происхождение и судьба. Опыт характеристики основ школы Савиньи в их последовательном развитии»). С 1898 читал курс истории философии права. В 1902 составитель и участник сборника «Проблемы идеализма». В 1903 защитил в Петербургском университете докторскую диссертацию «Кант и Гегель в их учениях о праве и государстве», избран экстраординарным профессором юридического факультета Московского университета по кафедре энциклопедии права. Одновременно преподавал на Высших женских курсах, сотрудничал в журнале «Вопросы философии и психологии». С 1904 член Совета «Союза Освобождения», с 1905 член кадетской партии. Депутат I Государственной Думы от Екатеринославской губернии. За участие в Выборгском воззвании был заключен в тюрьму (1906). В 1906—1918 ректор Москов¬ского коммерческого института, отказался от профессуры в университете, читая лекции в качестве приват-доцента. В 1911, протестуя против политики министра просвещения Л. А. Кассо, покинул университет. В годы первой мировой войны работал во Всероссийском Союзе Городов, был московским уполномоченным Особого совещания по топливу. В 1917 вновь стал профессором университета; избран в ЦК кадетской партии. Член-учредитель «Лиги русской культуры», ее Временного комитета в Москве.
В 1918 Новгородцев был одним из руководителей подпольных центров в Москве. В конце 1918 переехал в расположение белых армий, где в 1919 проводил кадетские конференции в Екатеринодаре и Харькове. По болезни выехал за границу, работал в газете «Руль» (Берлин, 1920). В 1921 вернулся в Крым, занятый войсками П. Н. Врангеля. Зимой 1921—1922 читал лекции в Ахейской технической школе. Основатель и декан Русского юридического института (факультета) в Пражском университете.
П. И. Новгородцев — признанный глава идеалистической школы в русской философии права (И. А. Ильин, Б. П. Вышеславцев и др.). Через критику историзма и релятивизма в философии права он пришел к необходимости нового обоснования идеи естественного права (см.: Новгородцев П. И. Нравственный идеализм в философии права//Проблемы идеализма. Спб., 1902). Подлинной основой этой идеи для него является этика, конституирующее начало которой — «абсолютная ценность». Философия права, по Новгородцеву, опирается на метафизику, раскрывающую смысл ценностей, и указывает на возможность их осуществления. Развивая этическое учение Канта и полагая, что центром и целью нравственного мира является личность, которая не может быть принесена в жертву обществу, он, однако, считал необходимым дополнить идею этической автономии (обоснованной Кантом) идеей правового государства и историческим подходом (нашедшим воплощение в гегелевской философии права). В результате правовой и нравственный идеал, созданный Новгородцевым, соединял в высшем синтезе личное и общественное начала, раскрывал связь личности с общественным целым, сутью которого является конкретное взаимодействие индивидуальностей. Утверждение абсолютности этого идеала сочеталось у Новгородцева с критикой «утопий земного рая» (консервативных, либеральных, социалистических), абсолютизирующих относительные формы социальной жизни. Оставаясь всегда регулятивным, абсолютный идеал не может быть осуществлен полностью н окончательно, ибо процесс социально-нравственного совершенствования бесконечен.
В последние годы жизни Новгородцев сосредоточил внимание на религиозном обосновании свободы и права, стремился синтезировать западническую идею правового устроения социальной жизни с православной тенденцией внутреннего преобразования личности.
Соч.: Кризис современного правосознания. М., 1909. Политические идеалы древнего и нового мира. Об общественном Идеале. М., 1917. Вып. I. О праве на существование. Спб.; М., 1911 (совместно с И. А. Покровским). Политические идеалы древнего и нового мира. М., 1913—1914. Вып. I—II. Существо русского православного сознания//Православие и культура. Берлин, 1923. Идея права в философии В.С.Соловьева.
[2] Лавров Петр Лаврович (1823—1900) —философ, социолог и публицист. Создал теорию «критически мыслящей личности» как движущей силы прогресса («Исторические письма», 1869), вошедшую в основы идеологии народничества.
[3] Виппер Роберт Юрьевич (1859—1954) —историк.
[4] Проф. Р. Виппер. Две интеллигенции и другие очерки. М., 1912, с. 24 – 25.
[5] Речь идет о статье М. О. Гершензона «Творческое самосознание», опубликованной в сборнике «Вехи». (М., 1909). Гершензон Михаил Осипович (1869—1925) — историк, литературовед, философ.
[6] Более подробное развитие этих начал я даю в моем сочинении «Об общественном идеале». – Прим. автора.
[7] Сорель Жорж (1847—1922) — французский теоретик анархо-синдикализма. На его книгу «Размышления о насилии» (1906; рус. перев.— 1907) П. Б. Струве отозвался статьей «Faciès huppocratica» (Русская Мысль. 1907. № 10).
[8] Паскаль Блез (1623—1662) —французский философ-мистик. Его религиозные идеи, основанные на «логике сердца» и мистическом переживании Бога, наиболее полно выражены в сочинении «Мысли о религии».
[9] Мф. 5, 12.
[10] Белах Ю. История Греции/Пер, с нем. М. Гершензона. 2-е изд. М., 1900. Т. 1—2 (Т. 3 не переведен).
[11] Штирнер Макс (Шмидт Каспар) (1806—1856)—философ, теоретик анархизма. Главное сочинение — «Единственный и его собственность» (1845). Фраза Штирнера: «Я основал свою философию на ничто» — стала крылатой.
[12] Свои взгляды на социализм и анархизм я подробно обосновывая в своем исследовании «Об общественном идеале». – Прим. автора
[13] Одним из самых интересных опытов разбора свойств интеллигентского сознания являются статьи проф. Виппера в Утре России под заглавием «Соль земли» - прим. автора. [См. Виппер Р. Соль земли//3аря России. 1918. 2 февр. Газета «Утро России» по цензурным условиям с 25 октября 1917 по 22 марта (4 апреля) и с 17 апреля по 6 июля 1918 выходила под названием «Заря России»]
[14] Трубецкой Дмитрий Тимофеевич (? — 1625) — князь, боярин, воевода. В период Смуты один из создателей Первого ополчения (1611), глава русского правительства (совместно с кн. Д. М. Пожарским), кандидат на русский престол в 1613 г.
[15] Новые акты смутного времени. Собрание С.Б.Веселовского, № 82. М., 1911 г.
[16] Бёрк Эдмунд (1729—1797) —английский политик и публицист. Согласно учению Бёрка, государство является результатом «органического» развития и насильственное изменение его учреждений неправомерно. Новгородцев цитирует книгу Бёрка «Размышления о революции во Франции» (1790).
[17] Более подробное развитие этих начал я даю в моем сочинении “Об общественном идеале”/ Выпуск II. – Прим. автора. [Работа П. И. Новгородцева «Об общественном идеале. Вып. II» в свет не вышла.]
Зараженные злом. Колонны факельщиков, идущих по центру Киева. Вэл говорит...их мало в процентном отношении к общему числу людей, проживающих на Украине. Что из того? Их мало, но молчащих...и проглатывающих это действо - абсолютное большинство. Зеленского выдвигают лауреатом на Нобелевскую премию мира...президента страны, где в центре столицы широким фронтом...на виду у всего мира...маршируют фашисты.
Это сон? - нет...это наша нынешняя действительность. Не сомневайтесь. Зеленский будет Нобелевским лауреатом премии МИРА. Теперь становится очень явственным и понятным...реченное ...как под ликом Христа приходит Антихрист.
Мы видим и воспринимаем окружающий мир вовсе не таким, каков он есть на самом деле. Каждый из нас смотрит на него сквозь очки всех оттенков радуги, выбирая цвет в силу собственных представлений о жизни и ее законах. И один из самых популярных цветов – розовый.
Волшебные очки
Почему же розовый цвет так популярен? Психологи считают: розовые очки – это способ сделать окружающий мир лучше в своих собственных глазах. Свою жизнь обладатели розовых очков проводят в уютном мирке, по возможности ни с кем не ссорясь (ведь все люди – хорошие!), сглаживая углы в непростых ситуациях (не дай бог конфликт возникнет!) – и… восхищаясь теми, кто умеет отстоять свои позиции. Иллюзия – очень качественный защитный барьер для человека, способный справиться с неприятностями и порой даже с бедами. Кто из нас не мечтал смягчить впечатления от каких-то особенно безрадостных моментов в своей жизни?
Люди в розовых очках владеют этим искусством в совершенстве. А ведь многие наши страхи просто надуманы, так вот - сквозь розовые стеклышки их не видно. И это экономит массу времени и сил, которые другие люди тратят на борьбу с собственными бесами. Более того, не замечая очевидных остальным людям трудностей, носители розовых очков легче решаются на авантюры, бросаются решать нерешаемые проблемы… и часто преуспевают. Но за все надо платить!
Обратная сторона иллюзий
К сожалению, по ту сторону защитного барьера часто оказывается человек, не умеющий полноценно жить, дышать полной грудью, наслаждаться реальностью. Ему, как правило, очень трудно дается общение с другими людьми – прежде всего потому, что он сам всячески старается избегать потенциально конфликтных ситуаций. Он чересчур раним и чувствителен, реагирует на малейшие выпады в свой адрес болезненно, несоразмерно оскорблению. Вот и старается спрятаться, уйти от своих психологических проблем в иллюзии, как моллюск в раковину. Но не это самое опасное. Хуже всего то, что постоянное ношение розовых очков атрофирует устойчивость к стрессам, которая заложена в человека от рождения. Очки стоят преградой для стресса – прекрасно, но рано или поздно наступит тот самый момент, с которым иллюзии просто не справятся. Вот тогда импровизированный щит снесет как напором цунами, и человек пострадает во сто крат хуже, чем любой другой на его месте, привыкший встречать беды с открытым забралом. Вот такая своего рода антипрививка против невзгод.
Так что в целом розовые очки – не самый лучший подарок судьбы. Иллюзии, конечно, неплохо защищают, позволяют расцветить жизнь красивыми мечтами, вознестись, как говорится, над суетой. Однако в то же время они мешают объективно оценивать свои силы, способности и окружающую реальность. А от этого – один шаг до недоразумений, конфликтов и всевозможных сложных ситуаций, чреватых неприятностями.
Может, попробуем снимать розовые очки хоть иногда?
Тренировка души
Полностью с места в карьер перестроить свой характер невозможно. Да и не это нам с вами нужно. Наша задача – научиться отбрасывать иллюзии тогда, когда наступает момент истины, чтобы эту самую истину увидеть без смягчающей обстоятельства пелены. Решений у задачи несколько, и в идеале стоит использовать их все. Правда, есть еще один путь – снимать розовые очки не самостоятельно, а с помощью квалифицированного психолога или даже гипнотизера. Но сначала давайте попробуем все-таки сами?
Вместо зарядки. Все мы знаем, как люди тренируют физическую силу - зарядка, гимнастика, тренажерный зал, и притом регулярно, а не раз в месяц. Так же можно поступать не только с телом, но и с душой - необходимо регулярно давать ей напрягаться, преодолевать трудности, чему-то сопротивляться и, как итог, копить силы. Как это выглядит? Очень просто: шаг за шагом все дальше вылезайте из своего убежища, не отворачивайтесь от спорных ситуаций, не молчите, огрызайтесь, говорите то, что думаете, требуйте того, чего хотите, или того, что вам положено по праву. Пусть не во всем сразу, а потихоньку, начиная с простых ситуаций, но вы начнете меняться. Поначалу будет очень трудно. Вам захочется спрятаться сразу же после первого конфликта. Если вы преодолеете себя – это можно считать победой. Дальше уже будет легче. Главное, каждый день делать все новые и новые шаги.
Начинаем взрослеть. Розовые очки во многом означают детский взгляд на жизнь. И если в определенные моменты это покажется прекрасным (вы непосредственны, искренни, с вами тепло, вы отличный друг), то в целом детская модель поведения неизбежно заводит в тупик: человек, вместо того чтобы действовать, в любой ситуации будет сидеть и ждать, что кто-нибудь придет и решит за него его проблемы. Чтобы немного повзрослеть, надо учиться не жалеть себя, перестать жаловаться, винить окружающих в своих бедах, не потакать без конца своим слабостям. Начните хотя бы с этого.
Актуальность проблемы зла...для человечества не меняется во времени (имхо)
Вот начальная фраза из стихотворения Иосифа Мандельштама, написанного им в 1933г. Фраза, по-моему, несущая очень глубокий смысл.
Мы живем, под собою не чуя страны…
В своих размышлениях об этой теме...я вспомнил её (фразу) и набрал в поисковик и там, как всегда, нашел очень много интересных очень разнообразных мнений. Что значит жить не чуя страны?
Актуальность проблемы зла...для человечества не меняется во времени (имхо)
Вот начальная фраза из стихотворения Иосифа Мандельштама, написанного им в 1933г. Фраза, по-моему, несущая очень глубокий смысл.
Мы живем, под собою не чуя страны…
В своих размышлениях об этой теме...я вспомнил её (фразу) и набрал в поисковик и там, как всегда, нашел очень много интересных очень разнообразных мнений. Что значит жить не чуя страны?
Да простят меня, читающие пост...Осип...Осип Мандельштам
Последний раз редактировалось яБорис, 11.04.2022 в 20:16.
Актуальность проблемы зла...для человечества не меняется во времени (имхо)
Вот начальная фраза из стихотворения Иосифа Мандельштама, написанного им в 1933г. Фраза, по-моему, несущая очень глубокий смысл.
Мы живем, под собою не чуя страны…
В своих размышлениях об этой теме...я вспомнил её (фразу) и набрал в поисковик и там, как всегда, нашел очень много интересных очень разнообразных мнений. Что значит жить не чуя страны?
Ирина Губанова, 3 года назад
"Что такое чуять? Ощущать, чувствовать. К примеру, чуять запах или ощущать страх. У Мандельштама "чуять страну" - это значит понимать, что происходит в стране. ""Мы живем под собою не чуя страны" означает, что люди, живущие в стране, не понимают происходящего в реальности, ещё не осознают, какой ужас их ожидает."
У нас сейчас война...умирают наши соотечественники...но очень многие из нас далеки от этого.(имхо)
Выдержки, на мой взгляд, очень значимые и нужные именно тут. (тема: "ЦЕННОСТЬ СПОКОЙСТВИЯ (ПОДБОРКА) " пост № 9
Цитата:
Сообщение от Феана
Цитата:
Сообщение от яБорис
...много слёз... и тогда покой - это слабость и бессознательный уход от реальности
Изменение внутренней реальности - задача растущего сознания. Но вы правы, в мире обыденного восприятия много слёз и бед, однако же есть возможность выхода за ограничения.
Цитата:
Сообщение от яБорис
...отсутствие эмоций...близко к равнодушию.
Преодоление земных страстей и эмоциональности - задача растущего сознания.
Сила и слабость - понятия относительные, отношение к ним - дело выбора (восприятия) ума человека.
И какова эта возможность? И не будет ли это ответом на главный вопрос этой темы - как бороться со злом?
Последний раз редактировалось яБорис, 18.04.2022 в 15:21.
яБорис, Забываю Вам предложить, если Вы не читали Гессе, его небольшой рассказ "индийское жизнеописание" , насколько я помню, он состоялся как одна из работ его главного героя романа "Игра в бисер". В сети Вы легко найдёте этот его прекрасный труд.
"... И вот однажды, когда стадо перекочевало на новые пастбища, Даса пошел в лес, он хотел полакомиться медом. С тех пор как он впервые побывал в лесу, он очень полюбил его, а этот лес показался ему особенно красивым: словно золотые змеи, струились солнечные лучи меж листьев и ветвей, птичий щебет, крик обезьян, шепот листвы — весь лесной гомон представлялся Дасе тихо сияющим сплетением, и все запахи леса — цветов и листьев, воды и зверей, плодов и ягод, земли и мха, то терпкие, то сладкие, то бодрящие, то дурманящие, то дикие и неведомые, то родные и близкие — тоже как бы сплетались и расплетались, будто солнечные лучи. Порой в непроницаемой глубине оврага слышалось журчание ручья, над белыми зонтиками порхала бабочка с черными и желтыми крапинками на изумрудных крыльях, в синеватой глубине чащи трещал сук, глухо шуршала опавшая листва, во мраке ревел зверь или неугомонная обезьяна бранилась со своими товарками… Позабыв о меде, Даса прислушивался к пению переливчато сверкающих райских птичек, и вдруг среди густых зарослей папоротника, росшего как бы маленьким лесом в этом огромном лесу, увидел чей-то след, будто кто-то вытоптал здесь узкую тропинку. Бесшумно, соблюдая осторожность, он пошел по ней и неожиданно под огромным многоствольным деревом обнаружил шалаш, сплетенный из папоротника и похожий на островерхую палатку, а рядом — очень прямо и неподвижно сидящего на земле человека, руки которого покоились между скрещенных ног, а из под седых волос и широкого лба на землю смотрели спокойные невидящие глаза, хотя и открытые, но обращенные только вовнутрь. Даса понял: эго снятой муж, йог, он и раньше видел таких,— это были люди чтимые, угодные богам, почиталось за благо подносить им дары и оказывать почести. Но этот, сидевший в самоуглублении перед своим столь тщательно скрытым шалашом из папоротника так прямо и спокойно, опустив руки, полюбился мальчику особо и показался ему удивительней и почтеннее всех виденных им дотоле. Этого человека, невесомо восседавшего и своим отрешенным взглядом, казалось, все видевшего и проницавшего, окружала некая аура святости, запретный круг достоинства, огненная волна йогической силы, которую мальчик не смел ни преступить, ни разорвать приветствием или восклицанием. Величие и достоинство йога, его облика, внутренний свет, которым светилось его лицо, сосредоточенность и железная неуязвимость всех его черт излучали волны и лучи, в средоточии которых он плавал подобно луне, и сгусток духовной силы, безмолвно сосредоточенная воля во всем его облике образовывали окрест него такой магический круг, что чувствовалось: не поднимая глаз, одним желанием, одной мыслью своей этот человек способен убить и вновь вызвать к жизни. Неподвижнее дерева, ибо ветви его все же дышат и листья колышатся, неподвижно, как каменный истукан, сидел йог, и так же неподвижно, словно закованный в цепи, застыл перед ним мальчик с того мгновения, как заметил его, не в силах сойти с места, не в силах пошевельнуться и нарушить очарование. Он стоял и смотрел на йога, видел солнечный блик на его плече и еще один на покоящихся руках, видел, как блики медленно передвигаются, как возникают новые, начал в изумлении понимать, что эти блики никак не связаны с йогом, да и птичий гомон вокруг, и крики обезьян в глубине леса, и мохнатая лесная пчелка, севшая аскету на лицо, понюхавшая кожу, пробежавшая по щеке, а затем поднявшаяся и улетевшая,— вся многоликая жизнь леса, все это, чувствовал Даса, вес, что видит глаз, слышит ухо, все красивое и безобразное, все приятное и устрашающее — все это не имело никакого отношения к святому мужу: дождь не мог бы охладить его и досадить ему, огонь не мог его обжечь, весь окружающий мир для него лишь поверхность, лишенная всякого значения. Догадка о том, что весь мир и впрямь лишь поверхность, дуновение ветра и зыбь волны над неизведанными глубинами, возникла у засмотревшегося царевичa-пастушка не мыслью, по легкой дрожью пробежала по ею телу, как что-то похожее на головокружение, как чувство ужаса и грозящей опасности, а вместе с тем и как великая тоска и притягательная сила. Ибо, представилось ему, йог сквозь поверхность мира, сквозь мир поверхности погрузился в основание сущего, в тайну всех вещей, он прорвал колдовские тенета чувств, обманы света, звуков, красок, ощущений, он скинул их с себя и теперь прочно укоренился в сущностном и незыблемом. Мальчик, хотя и побывал в школе у брахманов и воспринял от них толику духовного света, понял это не разумом, и словами он ничего не смог бы сказать об этом, — он ощутил это, как в блаженный час ощущаешь близость божественного, как трепет почитания и удивления перед этим человеком, как любовь к нему, как тоску по жизни, какой, казалось, жил этот йог в своем самоуглублении. Даса стоял все на том же месте, и в памяти его, благодаря йогу, чудесным образом всплыло воспоминание о его княжеском и царском достоинстве, душа его трепетала, и здесь, на краю папоротниковой рощи, он не слышал ни птиц, ни шелестящей беседы дерев, он позабыл и о лесе, и о далеком стаде — он подпал под власть волшебства и смотрел на отшельника, захваченный непостижимой тишиной и неприкосновенностью всей его фигуры, светлым покоем лица, силой и средоточием осанки, ибо старец воплощал для него служение службе своей. Сказан, потом, провел ли он возле шалаша час или два, день или неделю,— он не мог. И когда очарование исчезло, когда он бесшумно скользил по троне через заросли папоротника, затем отыскал путь, выведший его из леса, и наконец вновь очутился на пастбище вблизи от стада — он проделал это, не сознавая, что делает, и душа его все еще была зачарована, и пробудился он лишь, когда кто-то из пастухов его окликнул..."
"... И тут же опять пробуждение, и в сердце вновь врывается волна жизни, поток чудовищных, прекрасных и страшных видений, бесконечный, неотвратимый, и ты не увернешься от него до следующего беспамятства, до следующей смерти. Да и она, возможно, будет лишь кратким перерывом, недолгим роздыхом, чтобы ты перевел дух и снова стал одной из тысяч фигур в этой дикой, дурманящей и безнадежной пляске жизни. Нет, это неизгладимо, этому нет конца! Какое-то беспокойство заставило его вскочить. Если уж в этой проклятой круговой пляске не дано покоя, если его единственное заветное желание нельзя исполнить, что ж, ничто не мешает ему снова зачерпнуть воды и отнести ее старику,..."
"... И тут же опять пробуждение, и в сердце вновь врывается волна жизни, поток чудовищных, прекрасных и страшных видений, бесконечный, неотвратимый, и ты не увернешься от него до следующего беспамятства, до следующей смерти. Да и она, возможно, будет лишь кратким перерывом, недолгим роздыхом, чтобы ты перевел дух и снова стал одной из тысяч фигур в этой дикой, дурманящей и безнадежной пляске жизни. Нет, это неизгладимо, этому нет конца! Какое-то беспокойство заставило его вскочить. Если уж в этой проклятой круговой пляске не дано покоя, если его единственное заветное желание нельзя исполнить, что ж, ничто не мешает ему снова зачерпнуть воды и отнести ее старику,..."
Йог...он отрешен от жизни. В чем его устремление?
Как в этой связи соотнести эту “жизнь” Йога с законом, который утверждается Еленой Петровной Блаватской?
"Есть оккультный закон, согласно которому ни один человек не может подняться над своими личными слабостями, не возвысив этим, пусть даже и на немного, ту группу, составной частью которой он является. Точно так же никто не может ни грешить, ни страдать от последствий греха в одиночку. Такой вещи, как "отделнность", в реальности вообще нет, и максимальное приближение к этому эгоистическому состоянию, допускаемое законами жизни, достигается лишь в намерениях или мотивах" (Блаватская "Ключ к Теософии").
Последний раз редактировалось яБорис, 23.04.2022 в 19:28.
Некая аналогия. Воспитатель детского сада с группой маленьких детей отправился на природу...
Забиваю в поисковик вопрос: Может ли воспитатель оставить детей одних?
Первый ответ - "Борзых Юлия 6 лет назад Нет, не имеет права.Это нарушение должностных обязанностей, оставление детей в опасности. Почему-то в последнее время, я лично таких не встречала, но то здесь, то там слышим о равнодушном отношении педагогов к свои обязанностям, мало того, они даже не боятся за себя, что сами от этого могут пострадать (загреметь за решетку можешь только так!)? Я проработала в этой сфере 40 лет, у нас и в голову не приходило такое, мы боялись как-то за детей, не дай Бог что случиться! Это же дети, живые существа! Это ведь не станок- отключил и ушёл. "
Вижу аналогию (имхо) Детьми могут считаться ...по возрасту, а могут быть детьми ...по уму. Очень много людей - детей ...по уму, отягощенных жизненными проблемами, тяжелым физическим трудом, многими обстоятельствами. Скажете карма? Эти люди далеки от возвышенного отношения к своей жизни. Их карма жестко связана с моей кармой. Что я сделал в своей жизни, чтобы облегчить их жизнь? Очень многие думают, что набирают "очки" своего самосовершенствования, занимаясь лишь собой и "отвернувшись" от их проблем. Это - очень грубая ошибка (имхо)
По меткому замечанию Djay, круг этих людей представляются в образе “воздушных шариков”, оторвавшихся от земли, точнее от реальности.
Сострадательный глупец или равнодушный мудрец?
Если у первого - вся перспектива обрести мудрость, то как случилось что мудрец не приобрел человеческой сердечности? А может он её, в силу каких-то причин, просто потерял?
“Мы живем, под собою не чуя страны… “ Вопрос - кто же те самые ”мы”? Здесь можно высказать лишь свою личную точку зрения. Многие ли из нас знакомы с творчеством О.Мандельштама? А многие ли из нас увлечены поэзией? Чуять…чувствовать…налицо некая утонченность чутья. Поэты – люди утонченные …эстеты. Мы знаем тонкий мир…выше нашего физического…грубого мира. Однако, если вспомнить Некрасова, то поэт в России, как известно, больше чем поэт, поскольку «гражданином быть обязан».(год написания 1855 )
https://ilibrary.ru/text/1115/p.1/index.html Так всё же, какой сделаем выбор - cострадательный глупец или равнодушный мудрец? В наставлениях Христа…каждая буква может иметь свой смысл… Наставляет ближайших Своих…Им же выбранных Учеников…наставляет перед тем как уйдут в Мир…
" Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби." (Мф.10:16)
Они уже чисты…уже дети душой (Он их сам выбирал), но в борьбе со злом нужна “змииная” мудрость, ибо зло змия…утонченное…почти “невидимое”…ничтожные вкрапления лжи в общем потоке правды, которые если их не пресекать начинают свой рост…и дают через определенное время свои “всходы“ в виде уже тошнотворного…мерзостного…проявленного зла.
В мире без зла…мудрость уже будет не нужна…достаточно будет одной всепроникающей Любви. (имхо)
Последний раз редактировалось яБорис, 27.04.2022 в 12:58.
Чуять…чувствовать…налицо некая утонченность чутья. Поэты – люди утонченные …эстеты. Мы знаем тонкий мир…выше нашего физического…грубого мира. Однако, если вспомнить Некрасова, то поэт в России, как известно, больше чем поэт, поскольку «гражданином быть обязан».(год написания 1855 )
Поэты столь же разные люди, как непоэты... Могут быть и гражданами, и изгоями своей страны, и гражданами мира или даже отшельниками.
Что касается вашей темы, могу предложить для размышления интереснейшую суфийскую притчу о служителе Зла. Автором её был персидский мудрец Санайи (1131 г.), тот самый, у которого Данте (XIV век) позаимствовал сюжет для «Божественной комедии», но дело в том, что Санайи имел опыт, потому изложил историю во многих местах более проникновенно и прозрачно по смыслам, нежели интерпретатор... Поэма Санаи «Путешествие рабов божьих к месту возврата» (Сайр ал-'ибад) — авторитетнейший текст иранской средневековой культуры — обычно рассматривается как замечательный образец суфийской эзотерической литературы, в котором в аллегорической форме описано путешествие человека в глубины своего сознания.
***
Жалоба сатаны ритмичная версия сказки создана в 2006 г.
Эхо Санайи
Святым наставником у ангелов я был... Я был ближайшим другом Бога до того, Как пал до уровня земного... Но чело... Моё... небесное! А род людской... забыл! Служил я Богу много тысяч лет подряд И был так свят, что человеку не понять, Ведь самому ему сие не испытать. Но совершён был надо мною зла обряд...
Итак, я пал, хотя гнездом любви осталось Моё болезненное сердце, и огонь Горит так жарко, словно солнечная боль В оковах тяжести... Душа же расплескалась! И я теперь по капле души собираю: Где уловлю в силки, где хитростью возьму, Где змеем сладости тихонечко вползу, А где и попросту, за деньги покупаю!
Но продают-то больше хилые душонки, От тел красивых и охочих до наград. За славу, золото - текут они уж в ад, А мне всё польза за трухлявые деньжонки. Бывает, жирную я душу и найду... Красива, доблестна и даже широка, Бывает изредка умна и глубока. Такую с трудностью себе приобрету.
Но вы спросите, для чего мне, Сатане, Сим ремеслом неблагодарным заниматься? Да без меня ведь вам… в раю не оказаться! Без зла и смерти, без проклятия на мне! Да, проклял Бог меня, и, руки мне связав, Он в воды жизни кинул: - Только не промокни! Смеясь, оставил на земле. Вы не оглохли? Со мною так Он попрощался, дну отдав...
А я горю и ныне пламенем огня И покупаю потихоньку души ваши, Иль отбираю, коль под тяжестью поклажи Душа скукожилась, от бед своих скорбя. И только ангелы мне слугами остались, Вот это преданность благих учеников, Что даже падшему учителю веков Они верны. Вернее верных оказались!
Ведь часто “верные” учителя подводят, Иную веру изберут, ученье, Бога… Не таковы созданья солнечного Слога, Они и ныне, в Сатане своё находят. Бог приказал мне поклониться человеку, Но как могу я? Ведь за много тысяч лет До сотворенья человека видел свет! Служил я Богу и теперь иду сквозь лету, Храня Воление Его, но не приказ.
Я лишь Ему покорен, а не грубой глине, Из коей сделан был Адам в Его долине. Я лишь пред Богом не открою хитрых глаз.
А вам, лукаво улыбаясь, так скажу:
- Хотите счастия? А славы? А богатства? Успеха в деле или даже просто братства? Я рядом с вами! Я мгновенно услужу! Живите полною душою, мне она Потом сгодится! Не заметите вы сами, Как обменяетесь со мною вы местами, И вас похвалит лишь за это голова! От удовольствий грех великий отказаться. Молитвы - праведникам, это дело их. А вам - борьба за процветание своих Домов, детей! Иначе... можно оказаться Вам в неудачниках, и счастья не узнать! Коль славы нет среди друзей, то вам хула, Коль нет для тела удовольствия - беда, Зачем и жить тогда, коль скоро умирать?
Я много слов для вас прекрасных насбирал, Вы только слушайте и тихо мне внимайте, Что неприятно, то легонько отметайте, Но я вам умную науку показал. Я научу вас, помогу и одарю! Я дам вам молодость, богатство и успех, И удовольствия заслуженных утех, И никого потом из вас не укорю!
Вы только слушайте и тихо мне внимайте... За ваше счастие радею я душою, Хоть и не светлой, но горячею, большою! Я рядом с вами, вы меня не прогоняйте. Творенье божье Я, об этом не забыли!? А всё, что создал Бог - во благо для людей. Для обучения я здесь. Я - для друзей! Учу я вас, учу себя... ученье - были...
Моё горение телесного огня - То кровь людская, что от плотского желанья. Я ваш помощник - пыль дороги мирозданья. Ведь без дороги не познаете себя. Я - ваша часть, пусть небольшая, но с умом! Проклятье Бога я на тягостном пути. От человеческого скоро не уйти... Всё возвращается извечно, Но потом... Потом и Я, поймите, глупые созданья, Вернусь к Себе, на место прежнее, коль вы Не пожалеете отдать мне те труды, Что совершаете для блага созиданья.
Вы, созидатели! Подобие ли Бога Созданья ваши и “полезные” плоды? А не устали ль вы от бденья суеты? Я нынче жалуюсь у божьего порога... Душонки жалкие всё больше расплодились, Неинтересно их ни брать, ни отбирать, И уж не стану за гроши их покупать, А души сильные... ещё не проявились...
Хотя и ждут они Меня, дабы сразиться, И я их жду, хоть мелочёвку собираю, От скуки разве что, на почести меняю, Но жду того, пред кем мне стоит преклониться! Кто мне на жалобу ответит? Где ты, друг? Ты содрогаешься от “друга”? Почему? Я не напрасно здесь, и многому учу, Я завершаю существа земного круг.
Адам из глины... Я же - создан из огня! Да разве глина воспротивится огню? Вы только вслушайтесь... О чём я говорю! Не приказанию, а Воле верен я. Воленью Господа я только и покорен, Всё остальное для меня - всегда игра. Я воплощение для вас земного зла. Друзья, поэтому я смел, силён, задорен!
Монотеистом назовите вы меня. Мой бунт лишь святость Бога здесь провозглашает, И зло сражается с добром, а не мешает! Горите пламенем, не бойтесь же огня!
Из всего, выложенного здесь Борисом материала следует, что он считает сотворённый Создателем Земной Мир несовершенным. Самого Создателя Борис считает менее сострадательным чем его величество сам Борис. Потому как со "Злом" никто кроме Бориса сражаться не хочет. Кругом какие-то воздушные шарики, сострадательный глупцы или равнодушные мудрецы.
Правила форума
Справка
Расширения
Ответ: Как бороться со злом? 
, где был оставлен для подготовки к преподаванию. Находился в научной командировке в Берлине и Париже. С 1894 приват-доцент, с 1897 магистр права (диссертация: «Историческая школа юристов, ее происхождение и судьба. Опыт характеристики основ школы Савиньи в их последовательном развитии»). С 1898 читал курс истории философии права. В 1902 составитель и участник сборника «Проблемы идеализма». В 1903 защитил в Петербургском университете докторскую диссертацию «Кант и Гегель в их учениях о праве и государстве», избран экстраординарным профессором юридического факультета Московского университета по кафедре энциклопедии права. Одновременно преподавал на Высших женских курсах, сотрудничал в журнале «Вопросы философии и психологии». С 1904 член Совета «Союза Освобождения», с 1905 член кадетской партии. Депутат I Государственной Думы от Екатеринославской губернии. За участие в Выборгском воззвании был заключен в тюрьму (1906). В 1906—1918 ректор Москов¬ского коммерческого института, отказался от профессуры в университете, читая лекции в качестве приват-доцента. В 1911, протестуя против политики министра просвещения Л. А. Кассо, покинул университет. В годы первой мировой войны работал во Всероссийском Союзе Городов, был московским уполномоченным Особого совещания по топливу. В 1917 вновь стал профессором университета; избран в ЦК кадетской партии. Член-учредитель «Лиги русской культуры», ее Временного комитета в Москве.
Линейный вид
