[A.C.]

Мои двойняшки

Не стоит говорить, какую ответственность несет семья, решившая взять ребенка на воспитание. Порой даже те усыновители, которые, как им казалось, были готовы к любым проблемам, вдруг ощущают, что совершенно не справляются с родительской ролью и не могут контролировать ситуацию. Наша газета уже публиковала материалы, связанные с усыновлением. Предлагаем вниманию читателей очередную житейскую историю и комментарий специалиста.

Я встала на учёт в пять недель беременности. Помню ощущение волшебства, происходящего со мной. Но однажды на УЗИ доктор холодным голосом сообщил: "Двойня, но один плод замер. Все вопросы - к вашему врачу". Дальше как в страшном кино. На негнущихся ногах иду к врачу, в голове туман, в глазах слёзы, сквозь шум в ушах слышу, что шансы сохранить второй плод есть, но они невелики. Потом были семь недель кошмара: капельницы, таблетки, истерики. В 12 недель повторное обследование - и мой хриплый от слёз вопрос: "Ну как, жив?". Слава Богу, жив! Жива! Моя дочка, которую я полбеременности называла Максимом. Я была на седьмом небе - с огромным пузом, в цветастых нарядах, всё время с отличным настроением. Беременность протекала отлично, показатели были как у космонавта, доктор только радовалась. Мы готовились рожать в семейном центре, с мужем, со своим врачом, под музыку...

Я даже не успела уйти в декрет. Однажды утром я не поместилась в зеркало - так отекла за ночь. Меня срочно отправили на сохранение. Отказали почки, врачи ссылались на осложнение последнего триместра - гестоз. Опять кошмар. Двое суток реанимации, экстренное кесарево. Когда утром пришла в себя и не увидела перед носом привычного живота, сердце остановилось. Позвонила мужу, он рассказал, что у нас родилась дочь и он допоздна просидел с ней в детской реанимации. Состояние девочки нормальное, но она очень маленькая и ещё долго пролежит в больнице.

Разорванная нить

Меня к ней пустили только спустя три дня. Я никогда не думала, что два килограмма - это так мало. Я опять не жила, а переживала. И опять - слава Богу! Дочку перевели в специализированный детский центр, а меня выписали. Всё случившееся оказалось для меня огромным, просто невероятным стрессом. Я очень переживала, что могу потерять дочь. Для нас наша девочка, как и для любых нормальных родителей - самая-самая. И мысль о том, что такую драгоценность кто-то может просто взять и бросить, никак не укладывалась в голове, особенно после того, как я увидела новорождённых детей. Они всё воспринимают на каком-то нам неведомом уровне. Поэтому новорождённые "отказнички" понимают и остро чувствуют тот момент, когда родившая их женщина встаёт и идёт к дверям, чтобы больше никогда не вернуться. И в этот момент смертельно больно для малыша рвётся связывающая их нить, нанося такую рану в душе, которую уже никогда не излечить.

А что чувствует она, мать? Думает ли о том, кто ещё несколько дней назад жил в ней? Кто лежит сейчас, затаившись от тоски или задыхаясь от бесполезного, не приносящего облегчения крика, в казенных пеленках в казённой комнате, пытаясь понять: почему? Плачет ли её душа? Плачет ли она сама? Или она вообще забыла о брошенном ребёнке? Если мне, посторонней, так больно за него, что переживает она? Почему мне стыдно перед ними, этими брошенными крохами, а ей нет? Но, честно говоря, я не хочу увидеть глаза такой "кукушки".

Итак, меня выписали из роддома, и муж повёз меня в больницу к дочке. По пути рассказал, что в боксе с ней лежит отказная девочка - тоже недоношенная, тоже меньше двух кг, да ещё с диатезом. И у неё ничего нет на столике (родителям надо было самим покупать лекарства, памперсы, средства ухода за малышом, и всё это хранилось в палате). "Пусть нам ее отдадут", - сказала я. "Я и сам хотел это предложить!" - обрадованно откликнулся муж.

Дальше мы ехали молча, но у меня возникло ощущение, что всё уже случилось и у меня двое детей. Мы приехали в больницу, поговорили с лечащим врачом о нашей дочери, потом нашли врача отказной девочки и спросили, что ей можно привезти. Нам дали список, мы всё привезли, но к этому времени девочку перевели в другое отделение. Меня к ней не пустили, да я и не рвалась - боялась. Чего? Наверное, того, что увижу её и потеряю покой и сон, она будет стоять перед глазами, а забрать её я еще не скоро смогу. К тому же врачи нас стали отговаривать: пугали страшными диагнозами, убеждали, что у нас ещё свои дети будут.

Второй раз мама

А время шло. Нашу дочь выписали. Первые дни, первые сложности, и закрутилось-завертелось. Отказную девочку в это время перевели в дом ребёнка. Я позвонила туда, но со мной разговаривать не стали, направили в опеку. В тот момент я была уже изрядно измотана: младенец дома, сама только восстановилась после операции. Но всё равно я постоянно думала об этой девочке. В центре усыновления меня приняли очень благожелательно. Говорили долго, но всё сводилось к одному - или удочерять, или ничего.

А диагнозы ребёнку поставили очень серьезные. Правда, ждали ещё государственную медико-педагогическую комиссию. Специалисты посоветовали: "Возьмите тайм-аут, всё равно ребёнок ещё для усыновления не оформлен, и позвоните через какое-то время. Вдруг её удочерят уже, вам легче станет". Я обрадовалась - её удочерят, она будет счастлива, а моя совесть успокоится.
В конце января я снова пришла в центр. Никто мою девочку не удочерил, а комиссия добавила ко всем диагнозам ещё и порок сердца. Мы с мужем обсудили всё ещё раз - справимся ли мы и не эмоции ли это, а потом поехали и взяли направление на сбор документов.

Дальше было все, как у всех: бумаги, беготня. Заключение получили в марте. Счастливые, мы приехали в дом ребенка "знакомиться". А я ведь девочку не видела ни разу до этого! Сначала долго беседовали с главврачом. Потом нам ее показали. Принесли огромный куль из одеяла, плюхнули на диван в приемной, из куля шустро выползло существо: глазищи перепуганные, рот широко открыт, вся слюнявая от режущихся зубов, непропорциональная, какая-то вся зажатая.

И тут мне дали ее на руки. Я растерялась. Моя? Не моя? Вцепились мы с ней друг в друга, как утопающие. Ей страшно, мне еще страшнее. Папа наш наблюдал эту сцену стоически: "Ну что, ребенок, ты подросла тут немного, а вообще мало изменилась. Доктор, что подписывать надо?". Девочку унесли, папа с доктором бумаги перебирают, а я сижу застывшая. Вот так я стала мамой второй раз - и опять как под наркозом, опять ничего не успела понять или почувствовать.

Родная и чужая

Потом был суд, две долгие недели ожидания, и мы ее наконец забрали. Родную и чужую. Близкую и непонятную. Нашу Дашу. Мы сдвинули на несколько дней ее день рождения, чтобы превратить в полную двойняшку. Дома Дашу ждала сестрица Ника. Встреча прошла сдержанно, стороны не поняли, что теперь вместе навсегда, и вообще, кажется, нечего не поняли.

Как все было дальше? Как у всех. Привыкали друг к другу, учились жить вместе. В первую же неделю мы повторно обследовали нашу двойняшку. Ей сняли многие диагнозы: порок сердца, проблемы с глазками, даже кисту головного мозга. Правда, невропатолог ее до сих пор наблюдает, но ведь все недоношенные дети требуют внимания.

Первые дни дома совпали с первыми зубами. Плюс перед выпиской ей сделали прививки, поэтому малышка сначала была довольно беспокойной. Было сложно и психологически. Дома появился чужой ребенок. Желанный выстраданный, но чужой. Я все время задавалась вопросом: не ущемляю ли я интересы Ники, взяв Дашу? Разрывалась между ними, если они плакали одновременно: сердце рвалось к Нике, а разумом понимала, что Даше сложнее. Иногда я укладывала Дашу спать, брала на руки Нику и просила у неё прощения, что теперь я мама не только ей. И перед Дашей было стыдно: стала тебе мамой, а полюбить никак не могу!

Помогла моя знакомая, мудрая мама двоих детей и бабушка трех внуков. Она рассказала, что первого своего ребёнка полюбила с первой секунды, а когда через несколько лет родила второго, то ликования уже не было. Она любила этого сына, но таких бурных эмоций, как в первый раз, не испытала.

После разговора с ней я успокоилась. Ребёнок - такой же человек, как все, к нему надо привыкнуть, впустить в себя. Мне больше не было стыдно перед Дашкой, я просто делала для неё всё то же, что и для Ники, и постепенно мы сроднились. Всё больше времени вместе, всё больше отклика от ребёнка: она начала нам улыбаться, радоваться, хохотать. Стыд перед Никой тоже прошёл: я поняла, что ничьи права я не ущемила. Сейчас им год и шесть месяцев, и я вижу, как им хорошо вместе. Развиваются сестры с определенной разницей. Даша медлительная, долго раскачивается, а Ника, наоборот, реактивная. Ника раньше встала, пошла, заговорила слогами, Даша спустя три недели. Они друг у друга учатся: например, Даша научится игрушки заводить, а Ника перехватывает навык. Или Ника звук произносит какой-то, а Даша за ней его повторяет. Даша крупнее и сильнее Ники, может ее иногда опрокинуть ненароком. Ника Дашу один раз укусила за палец, который Даша сама ей в рот и засунула в целях эксперимента. Пока Даша орала, Ника весело хохотала, воспринимая происходящее как игру. Игрушки иногда могут не поделить. Папу тоже делят.

***

Последний вопрос, который пока остался не решенным - это вопрос о тайне. Мы не хотим говорить Даше правду. Я опасаюсь, что она всю жизнь будет ощущать, что Ника родная, а она приемная. Муж боится проблем переходного возраста. Но все вокруг знают правду: друзья, коллеги, родственники, врачи. Мы понимаем, что Даша может узнать правду от маленькой двоюродной сестры, от выпившего соседа, от любопытного сына друзей, от не вовремя расчувствовавшихся гостей... Я склоняюсь к тому, что все же скажем, причем в раннем возрасте. Мы будем еще советоваться с психологами и опытными усыновителями.

Источник >>>http://sga.eachinsk.ru/sgzt/archive/...es/P06A0007P00