[Amarilis]

21 мая - день памяти Юрия Николаевича Рериха – старшего сына Елены и Николая Рерихов, выдающегося русского востоковеда, лингвиста, филолога, искусствоведа, этнографа, путешественника.

Р.Я.РУДЗИТИС
ВОСПОМИНАНИЯ ОБ УХОДЕ Ю. Н. РЕРИХА
23-25 мая

Вернувшись из Москвы, я на несколько дней погрузился в неотложную физическую работу. Я очень устал. Этим объясняю то, что чувства моего сердца могли молчать на событие, ввергнувшее нас в чрезвычайное переживание.
В воскресенье, 22 мая, я поздно вернулся из Юрмалы в Межапарк. По дороге зашел еще куда-то в гости. Неужели сердце ничего не предчувствовало? В это время Гаральду пришла невероятная весть. Гунта поехала искать меня в Юрмалу. В половине третьего я пошел к Гаральду.

Весть, которую я услышал, показалась столь невозможной, что даже в первый момент не смогла смутить. Ю.Н. простился с нами. Ю.Н. – наш Друг, столь живой, столь незабываемый, часть нашего бытия, часть нашей жизни и души. Его больше нет! Прибежала Элла со срочной телеграммой, которую нам адресовали Антонюки. Уже завтра будут похороны.
Взволнованный Гаральд высказал странные мысли относительно причины ухода. Разве мог он умереть естественной смертью? Как же это возможно?
Мы решили немедленно отправиться в путь. Через полтора часа отходил поезд. Мне чудесным образом еще удалось достать билет. Гунта, которая пришла только проводить меня на станцию, поехала со мной вместе. Гаральд достал билет на вечерний самолет.

В дороге было достаточно времени обдумать чрезвычайную весть. Гунта упомянула несколько знаков, которые могли свидетельствовать об уходе Ю.Н. Почему в этот последний общий вечер он не хотел садиться в конце стола? В тот вечер он казался уставшим и задумчивым. Вторая половина подаренной ему пластинки «Парсифаля» представляла собой траурный марш, слушая его, Ю.Н. стал таким странным. Тяжко было вспоминать и о том, что Мета подарила ему красивый альбом о Братском кладбище. И Ю.Н. ведь говорил об отъезде, мы тогда думали, что – в Бурятию. Рае несколько раз сказал, что миссию завершил.

Нет больше Друга, который с невыразимо доброй улыбкой всегда нас встречал, когда мы, стеснительно-взволнованные, звонили в дверь ставшей уже легендой квартиры 35 дома номер 62 на Ленинском проспекте.
– А, Рихард Яковлевич! – как он всегда, радостно изумленный, восклицал, складывая руки по-индийски для приветствия. – Пожалуйста, пожалуйста!
На его лице можно было заметить трудовую заботу и торопливость, покрытую буддийской дисциплиной и вежливостью.
Улыбка, которая побеждала даже врагов, – обновляла, успокаивала. Когда мы прибыли, мы узнали от друзей подробнее о случившемся.
Черноволенко был у Ю.Н. еще в пятницу вечером. Ушел от него около половины одиннадцатого. Ю.Н. был в очень веселом настроении. Не было и намека на возможность ухода. Он только что пришел с партийного собрания в Академии, где еще раз обсуждался вопрос Дхаммапады и «Bibliotheca Buddhica». Он был рад, что все теперь уже будет хорошо, что нападок больше нет. (Действительно, после ухода Ю.Н. Дхаммападу, которую какое-то время прятали, можно было достать в магазинах, но, о ужас, в журнале «Наука и религия», уже в номере за июнь, появилась варварская статья против буддийских святынь – как бы выдержало сердце Юрия Николаевича?! Как каждое его завоевание и победа требовали от него напряжения всех нервов и сил духа!)

Ю.Н. и другим еще пару дней назад говорил, что обстоятельства могут сложиться так, что ему придется уехать из Москвы. Это можно было понять и так, что ему придется вообще направиться куда-то подальше отсюда.
Еще он говорил: «Что-то надвигается. Все же придется складывать книги!»
Ю.Н. неоднократно говорил Черноволенко, что у Н.К. был гороскоп, где был указан и срок ухода, который почти совпал с днем его смерти. Черноволенко думает, что, по всей вероятности, такой гороскоп был и у Юрия. Однако если бы он знал, что его ожидает, то поступал бы иначе.
21 мая, в субботу утром, Ю.Н., вроде бы в хорошем настроении, позавтракал, затем, около 11, внезапно начался сердечный приступ, были боли. Знаменательно, позже об этом Рая напомнила, что в этот же час в Чили началось землетрясение. Ю.Н., однако, не думал, что боли связаны именно с сердцем, но – с животом, который был вздут, потому и поначалу ходил по комнате. Позже Людмила рассказала мне несколько случаев, имевших место в Индии, когда у него начинался приступ будто бы в связи с животом, он даже терял сознание. Но причина могла быть и в переутомленном, ослабленном сердце.

Пригласили Мухина, который небрежно послушал, констатировал, что «лучше», и – уехал. Опять начался приступ. Позвонили Мухину. То ли он, то ли кто-то другой ответил, что он теперь занят. Тогда вызвали врача из поликлиники. Юрий не разрешил делать ему укол. Боли усилились. Ю.Н. лежал в своей комнате. Начался новый приступ. Рая побежала к соседям за помощью. С Ю.Н. осталась Людмила. В 17 часов 40 минут Ю.Н. ушел.
Теперь уже бессмысленно упрекать гомеопата Мухина, друга семьи, которому Ю.Н. во время жизни в Москве так доверял. Видно, что Ю.Н. и также сестрички так мало внимания обращали на состояние своего здоровья. Когда в прошлом году весной гемоглобин у него был намного ниже 50, как и у Раи, никто им не рекомендовал более настойчиво прибегать к зелени, витаминам и т.д. Гаральд настоятельно просил их расширить диету, в ином смысле достаточно богатую, также – сделать анализы. И я напоминал. Но мы ведь были столь редкими гостями. Еще в марте Людмила жаловалась на свою слабость, я просил ее вызвать домой хотя бы частного врача, специалиста, ибо и состояние Людмилы могло стать угрожающим. Но ведь ничего не было сделано! Разумеется, здесь больше всего мог бы помочь настоящий друг семьи – врач.

Святослав в этот вечер был в лектории музея, когда ему между записками с вопросами была подана еще одна. Прочтя ее, он замолк и некоторое время стоял с совершенно неподвижным лицом. Тогда его спросили: «Вы, наверно, не можете разобрать почерк, разрешите, мы поможем». Наконец, он поднял голову и сдержанно сказал: «Мне сообщили, что мой брат тяжело болен, мне надо прервать лекцию». Но на самом деле это была весть о неожиданном уходе Ю.Н.
В квартиру после Святослава, около 7 часов, пришел Черноволенко. Получасом позже – и Беликов с Кирой, своей родственницей, которым Ю.Н. на этот вечер назначил встречу. Беликов дал ему на отзыв главу из своей книги об отношениях марксизма и восточной философии. Показательно, что Ю.Н. за несколько дней успел просмотреть эту главу, и она лежала у него на столе.
Кира, о которой Ю.Н. был хорошего мнения и в прошлом году в августе посвятил в Учение, осталась переночевать у сестричек, и с того времени больше не расставалась с этой квартирой. Она отказалась от своей работы в Таллине и стала секретаршей Святослава на время его пребывания в России. Кира стенографировала и переписывала на машинке импровизированные выступления Святослава. И Девика ее полюбила, ибо, между прочим, она знала и английский.
И Черноволенко, будучи другом семьи, после этого долгое время ночевал в квартире, помогая сестричкам. Приехали и троюродные сестры – Митусовы, одухотворенная Людмила Степановна, которую называли просто – «Зюма» [5], к ней Ю.Н. испытывал самые сердечные чувства дружбы, она и часто гостила у них.
Действительно, Ю.Н. был чрезвычайно перегружен. Эта нагрузка с каждым днем умножалась. Знала это и Рая; где только могла, отказывала посетителям. И мы старались, чтобы наши люди меньше мешали. Конечно, встречи с людьми горячего сердца не утомили его. Скорее, они давали ему радость и энергию. Утомляли любопытствующие, особенно – мелкие душонки. Те, кто внешне казались вежливыми, но за спиной нередко пытались тормозить его деятельность. Как тяжко иногда приходилось вести битву! Конечно, в конце концов он добивался победы, но какой ценой?! Всегда страдало сердце. Сердце, которое билось только ради блага других, в физическом отношении вовсе не было крепким. Странно, что он сам не обращал на это внимания. Неизменно он говорил, что чувствует себя хорошо. Но уже в «Сердце Азии» отмечается, что во время экспедиции Ю.Н. переутомился и получил сердечный приступ, он потерял сознание, пульс остановился, врач его с трудом оживил.
Действительно, его сердце, возможно, терзали «нападения псов», которых путали решительные успехи Ю.Н. в пропаганде буддизма и искусства Н.К. Кто-то в рабочей комнате Ю.Н. раскрыл книгу «Нерушимое», где оказался очерк «Зверье», в котором повествовалось, как сердце могучего льва не выдержало непрестанного злобного лая собак.

Особенно утомляли Ю.Н. скучные собрания в прокуренных табаком помещениях, в которых было много ненужного, даже безобразного. На это он сетовал. И кто знает, что он пережил, встретившись со своим братом, вспоминая родителей. Ведь не случайно он ушел в Мир Засолнечный именно во время пребывания здесь брата, ведь если бы это произошло, когда брата не было, беда была бы несравненно большей, ибо куда бы делись священные вещи и что случилось бы с его квартирой?!
Ю.Н. никого никогда не отвергал, всем помогал, хотя бы советом, спокойно отвечал на все вопросы, даже если они были неуместны. Круг подобных вопросов был бесконечно широк. Кроме аспирантов по тибетскому, санскритскому и китайскому языкам, он ведь читал доклады по буддизму и по искусству своего отца и еще рецензировал рукописи и книги. А на дебатах – на какие только вопросы ему ни приходилось отвечать, но он со всеми ситуациями мудро справлялся, иногда приходилось изумляться его ответам, простым и по существу. Наши друзья в этом убедились во время выставки картин Н.К., где он умел так доходчиво, просто объяснить посетителям высокие понятия и образы.

У него не было времени даже на летний отдых, на пребывание среди праны. Он мне рассказывал, что отпуск у него в этом году начнется только в сентябре, до конца июня у него гости из Индии, но в июле надо будет готовиться к съезду востоковедов, который состоится в августе в Москве. Я сказал, что было бы хорошо ему когда-нибудь приехать в нашу Юрмалу, здесь среди праны можно было бы работать намного продуктивнее.
Были еще две вещи, которые встревожили Ю.Н. В понедельник ему стало известно, что без его ведома уже отобраны для Новосибирского музея «маловажные» картины. Он ведь надеялся для «Алтая – Сибири», этого центра Страны будущего, оставить настоящие магниты сердца – Н.К. и его самого.
Во-вторых, его беспокоило и то, что расстроилась Парижская конференция. Еще 12 мая вечером обсуждались наши события в связи со сбитым самолетом и жесткий ответ Эйзенхауэра. Тогда Ю.Н. сказал: «Серьезное, но интересное время». Он предчувствовал приближение чего-то тяжкого, но впоследствии выравнивающегося в Свете.
Беликов рассказал мне из своих бесед с Ю.Н. о его видениях будущего.

«Когда я о чем-то думаю, ответы мне даются в физических образах.
Так, когда я однажды думал о мире, то услышал, как кто-то на улице говорит: "Посторонитесь, идет караул!" Такой вот мир приходит».
«Как-то весь день меня одолевало беспокойство, я ехал по Комсомольской площади и думал о мире, и увидел, что через мост идут танки, везут пушки». Рассказывая это, Ю.Н. сказал: «Пусть останется между нами».
«Об одном у меня беспокойство, что у нашей молодежи мало патриотизма, но этот патриотизм пригодится».
Напротив, Святослав Беликову сказал: «Будьте покойны, до 62‑го года ничего не произойдет».
В разговоре с нами 24 мая Святослав несколько раз подчеркивал: «Уже в индийских священных писаниях пророчествовалось, то же самое вытекает из положения светил – война неизбежна».
Я возразил: «Но как же тогда Е.И. еще в 55‑м году, перед своим уходом, писала на Запад, что будут отдельные потрясения, но войны не будет?»
Святослав: «Она могла это сказать в связи с условиями того времени и в качестве ответа на форму вопроса».
(Но Девика уже нам поведала: Alles wird Licht sein [6]. Стало быть, после возможных катастроф? Но, разумеется, о последних думать не следует, ибо сама мысль есть магнит, который может способствовать событиям. Во-вторых, ведь все, и великие сроки, зависит от свободной воли человечества и от создаваемой человечеством новой кармы. Кто знает, не миновали ли уже некоторые сроки, и не только Света, но и разрушающей тьмы?)
Беликов еще вечером, во время последней встречи, спросил Ю.Н.: «Не может ли планета взорваться?» Тот ответил: «Это исключено».
Рая поведала Гаральду: «Е.И. сказала о себе, что она больше не воплотится на Земле. Но Ю.Н. весьма скоро родится вновь, его воплощение очень необходимо будущей России».
Ю.Н. как-то сказал: «Если бы я прибыл в Россию шестью годами раньше, физических сил у меня было бы больше».
Святослав сказал, что уход иногда ускоряет события.
«Ю.Н. ушел на гребне волны, когда он успел выдвинуться».
Возможно, что в будущем у него было бы очень много препятствий.
Ему здесь уже было трудно. «Он завершил свой труд. В Индии он оставил ряд своих научных работ – свои памятники».
Святослав: «И у Е.И. было лучшее время для ухода». (Приехать сюда, в Россию, и войти в этот темп жизни ей было бы очень трудно.)
Сразу после ухода Ю.Н., часов в десять вечера, позвонил корреспондент Рейтера. Святослав дал информацию на английском языке. От советской стороны позвонили позже, обещали поместить некролог в «Известиях» и в «Советской культуре», но – обманули. Вышло только краткое сообщение ТАСС. (Позже в журнале «Проблемы востоковедения», №3, появился краткий некролог с портретом.)
Явились восточные послы. Звонила Фурцева, выразила соболезнование.
Утром останки Ю.Н. увезли в морг. Это очень грустно, но факт. По закону туда увозят и тех, у кого нет официального врачебного диагноза.
Сестрички и друзья хотели отложить похороны на 24‑е, на вторник. Святослав настоял – чтобы уже в понедельник.
Мы с Гунтой явились в квартиру 23 мая, после 12. Там уже был Гаральд, который здесь оставался на ночь, Беликов, Кира, Черноволенко, троюродные сестры и еще несколько других.
Сестрички после всего пережитого, казалось, держатся героически.
Готовились ехать в морг. Тогда мы (Рая, Черноволенко, Беликов и я) сели в «Волгу» Ю.Н. – в последний раз. Рая и Черноволенко взяли с собой рубашку и простыни, но заведующая не разрешила одевать, сказала, что сама все сделает, наверно, потому, что была сделана резекция.
Пока укладывали в гроб, мы прогуливались по асфальтированному двору, коротали время за тревожными и грустными разговорами. Беликов и Черноволенко многое рассказали. Нам показали и заключение комиссии: склероз артерий сердца! [7] Гаральд подверг сомнению столь простой диагноз – не скрывают ли чего-то? К тому же почему звонили Рае и спрашивали о предыдущем состоянии здоровья Ю.Н.? Почему же он жаловался на живот? Гаральд достал номер телефона врача, однако позже решил далее не расследовать, чтобы не вредить делу. И кроме того – слишком поздно.

Наконец, мы входим в зал. Лицо Ю.Н. совсем как живое. Удивительно свежее, одухотворенное, кажется, что веки глаз движутся, еще проснется. Таким он остался до последнего мгновения в крематории.
Заказан небольшой гроб (согласно пожеланию Святослава), обитый белой тканью и обвитый золотистой индийской орнаментальной лентой.
Рая покрывает бледно-желтыми гиацинтами. Разливает благовония.
Затем началась наша самая печальная поездка – в Институт востоковедения на Армянской улице. Мы сидели на скамейках у бренных останков Друга, и все казалось таким невероятным – как же это возможно, что человека столь внезапно больше нет?!
Время уже больше трех часов.

У института собрались провожающие. Входим в зал, навстречу нам звучит, откуда-то издалека, трогающая душу скорбная музыка. Все наполнено в высшей мере торжественным настроем. На стене, над цветами, большой портрет Ю.Н. с надписью 1. «Великому Ученому». Гроб ставят на декорированной сцене.
Меняется почетный караул. Чувствуется – все переживают истинное горе.
Один за другим говорят ученые. «Имя Рериха – величайшее на Востоке». «Юрий Рерих – крупнейший востоковед».
Первым говорит представитель института:
«Мы потеряли крупного востоковеда, большого человека. Он написал много трудов, приобрел много учеников. Он укрепил дружбу народов. Мы глубоко опечалены этой тяжелой утратой».
2. Профессор Лебедев от имени Министерства культуры и Союза художников.
«...Юрий Рерих приобрел заслуженный авторитет, уважение и любовь всех, кто его знал. Пропагандировал творчество своего отца. Много сил отдал организации его выставки. Принес в дар государству около 200 картин отца. В последнее время немало потрудился, чтобы организовать выставку брата. Осуществил патриотическую задачу содействия русской культуре».
3. Прочли телеграмму на имя Святослава Николаевича от Фурцевой, где она искренне выражает соболезнование.
4. Посол Индии Менон долго говорит по-английски, сердечно, проникновенно.
5. Профессор Шимков от имени Академии наук читает биографию Ю.Н.
6. Профессор Толошевич (?):
«Ю.Н. совершил научный подвиг, работу над тибетско-русско-английским словарем, который будет издан учениками.
Мы предлагаем учредить Кабинет имени Юрия Николаевича Рериха при институте. Имя Ю.Н. Рериха будет навсегда в наших сердцах». (Кабинет – живой музей, где будут работать сотрудники института.)
7. Посол Цейлона (в белом национальном костюме) в своей речи говорит, что он приехал в Москву в июне 1957 года и договорился со своим правительством, что останется на год, но в сентябре он познакомился с Ю.Н. и подружился с ним, и с тех пор не мог уже с ним расстаться, часто встречался и не уезжал. Каждый контакт с Ю.Н. его обогащал, и невозможность этих встреч в будущем наполняет его скорбью.
8. Профессор Ашарин от Института востоковедения:
«Трудно выразить потерю, которую понесла советская наука. Юрий Николаевич заложил многие начинания. Вместе с нами скорбят народы Индии и Цейлона. Отдавал все силы на осуществление связи с этими народами».
«Ушел человек кристальной чистоты, боялся даже жестом задеть своего собеседника».
«Мы потеряли сотрудника и близкого друга каждого из нас».
9. Посол Непала:
«Юрий Николаевич одним своим присутствием облагораживал нашу жизнь».
10. Профессор Хадаров (?) от Монгольской Академии наук:
«Мы вместе наметили издать перевод большого труда индийских ученых по буддийской философии».
«Юрий Николаевич молнией вспыхнул среди нас. Вспыхнул яркой звездой и погас».
11. Профессор Королев (?), заведующий географическим отделом Академии наук:
«В нашей стране люди не знают о великой экспедиции, совершенной Николаем Константиновичем и Юрием Николаевичем в Тибете, Монголии и Гималаях, о всех опасностях, связанных с таким высокогорным прохождением, о всем великом значении не только для культуры и знания языков этих азиатских народов, ибо она дала прикосновение к самому сердцу их – ознакомление европейских народов с самой их сущностью».
«Истинно, значение и заслуги Юрия Николаевича не меньше, чем у Пржевальского».
Речи кончились. Речи, в которые каждый вложил лучшие дары сердца великому Другу человечества.
Вдали хор исполняет «Реквием» Моцарта. Все встают. Начинается прощание. Так много любви и благодарности!

Девика в траурном облачении окуривает сандаловыми благовонными свечами. Разбрасывает землю Индии над уходящим, разливает ароматические масла. Погружается в молитву.
Прощается Святослав, сестрички. Венки, на лентах:
от Министерства культуры СССР;
2. незабываемому Ю.Н.Р. от отдела Индии;
3. от отделения исторических наук АН СССР;
4. от дирекции и сотрудников Института востоковедения;
5. от Института китаеведения;
6. от редакций журналов;
7. дорогому Ю.Н.Р. от любящих Зелинских;
8. дорогому и любимому Учителю, замечательному человеку и ученому от учеников;
9. дорогому и незабываемому Ю.Н.Р. от друзей (теософов);
10. от Государственной Третьяковской галереи;
11. от посла Индии и офицеров индийского посольства.
Началась поездка в крематорий. У гроба я сижу рядом с Девикой, Святославом. Еще Гаральд, сестрички, Гунта, Бируте и другие. За нами едут легковые машины.
Последние действия Мистерии. Когда нес гроб, казалось все вне времени и мира, странно. Навстречу нам звучат органные гимны. Maestozo. Океан любви и переживания. Как же еще можно любить человека – чистого, преданного, доброго, бесконечно сердечного, Универсального, огненного духом. Было чудо, что в одном месте стеклось так много любви к человеку. Если бы все это сказали когда-то ему самому, еще живому! Но, о Боже, как мало мы еще умеем приносить радость другому – исполнять высокий завет Е.И. – весть радости!
Здесь началось главное прощание, неофициальное, от глубин сердца, как кому подсказывало сердце. Если бы все это записать, была бы возвышенная Песнь Песней.
Представитель Института востоковедения – «Замечательный ученый, в ряду блестящих ученых-востоковедов. Его уход – великая потеря».
«Ваш светлый образ, образ крупного советского ученого, образ замечательного человека, останется в наших сердцах».
Зелинский, сын профессора химии, поклонился, перекрестился сам и перекрестил и тело Ю.Н.
«Вы учили нас проходить жизнь, как по струне бездну – красиво, бережно и стремительно. Вы прошли свою жизнь прекрасно и стремительно, но не бережно, не берегли себя, и оттого стали нам еще ближе».
«Ю.Н. был очень светлый человек, передавал свет и другим».
«Даем обет, что будем стремиться осуществлять все его заветы».
Говорит школьный учитель юности Ю.Н.:
– Передо мной незабываемый образ юного Рериха. Я помню двух мальчиков, оба учились в моей школе. Это были прекрасные дети. Потом они оказались вне России. И вот, как только представилась возможность, Юрий Николаевич вернулся на Родину, и я встретил такого же прекрасного человека, каким он был в детстве. Прощай, мой мальчик!
От аспирантов:
– Юрий Николаевич больше не откроет двери со своей милой улыбкой. Обещаем отдавать все силы той науке, которую дал Юрий Николаевич.
Другой аспирант:
– Юрий Николаевич был для нас вестником Индии. Мы постараемся завершить те работы, которые им начаты.
Затем выступала женщина:
– Я сельский библиотекарь, и как-то я была на лекции Юрия Николаевича. Когда она кончилась, я стояла со своими друзьями и почему-то оглянулась – не знаю почему.
Оглянулась, и увидела Юрия Николаевича, – я не знаю, что он прочел на моем лице, но, взглянув на меня, он вдруг поклонился мне. Вот так – и я стала счастливой. Мне захотелось стать лучше, чище, стало радостно, светло на душе и захотелось передать этот свет, эту радость другим людям. Я уехала домой – и все время со мной этот свет его улыбки, его привета. Как благодарна я за эту встречу на земле!
Как благодарна я Юрию Николаевичу, его брату Святославу Николаевичу за тот свет, который они несут нам!
Кто-то еще говорил такие слова:
«Я был потрясен этой добротой...»
«Светлая память человеку за то, что мы имели громадное счастье встретить его на земле».

Прощались и некоторые наши московские друзья. Простился и наш Сергей Антонюк и его жена. Он переживал глубоко, напряженно, вместе со всеми сердцами. Не предчувствовал, что скоро оборвется и его нить жизни. 1 июня я получил телеграмму о его уходе. Недавно ему исполнилось 75 лет. Болел сердцем. Вокруг него собирались московские последователи Живой Этики. Светлый человек.
Некоторые подходили к Святославу и что-то ему говорили. Подошла и сельская библиотекарша, ничего не сказала, просто обняла его, и он сердечно ее обнял.
В шесть часов в недрах крематория исчезли бренные останки нашего Друга.
Сердце было переполнено невыразимыми тяжелыми чувствами. Как же так внезапно может не стать человека? Но если так случилось, значит, в этом есть какой-то смысл.
Черноволенко, человек великих чувств и импровизатор, позже сказал: жаль, что в крематории не было рояля. «Но что осталось бы от меня после этого?» – прибавил он. (У него были сердечные приступы.)

Мы отправились на квартиру. После всего пережитого Святослав выглядел дисциплинированным, бодрым. Но и его сердце переутомляется. Он ведь однажды потом не явился в музей из‑за сердца.
Он сказал:
«Я все думал: если Ю.Н. ушел, значит, так нужно было. Так совпал мой приезд и его уход. Он ушел в полном расцвете своей творческой работы.
Как ни болезненны эти расставания, но если подумать, то, может быть, так и лучше. Ю.Н. уже чувствовал возможность перемены».
(Беликову Святослав однажды сказал, что уход иногда ускоряет события.)
Далее Святослав говорил, что его задачей является создание в Индии центра, который был бы подобен аккумулятору. Его главная задача – сохранить архив и все сокровенное. Понятно, по этой причине он и не может надолго отлучаться из Индии, где его ожидает много важных задач. И так уже несколько месяцев он вне дома. В Дели была выставка, в Наггаре устраивал музей.
Некоторые высказали желание, чтобы он пока, хотя бы на месяц, ежегодно приезжал на родину. Я тоже сказал, что в будущем ему надо жить в России. Но Святослава привязывают к месту не только прямые обязанности, но и то, что вряд ли Девика захочет расстаться с Индией.
Святослав думал уезжать уже 28 июня. Теперь, в связи с уходом брата, отъезд он откладывает.

Вначале думали квартиру Ю.Н. ликвидировать и библиотеку перевезти в Индию. Теперь, в связи с учреждением Кабинета, часть книг передадут институту. Вообще будут большие решения. Также вначале думали, что сестрички уедут в Наггар, теперь они останутся, может быть, будут получать пенсию.
Хрущев обещал посетить выставку Святослава 23 мая, но, в связи с похоронами, надо было отложить. (Он пришел 1 июня, вместе с ним – ЦК, незадолго до закрытия выставки.) Святослав хотел говорить с ним о Музее Н.К. в Ленинграде, о мемориальном Музее – отдельной квартире, где еще проживают художники и нужен ремонт. Сам Ю.Н., как известно, боролся за отдельный музей на Мойке, подавал разные заявления. Пока будут 3-4 комнаты в Русском музее.
Святослав хочет говорить с Хрущевым и о буддийском храме, будет говорить и с Фурцевой.

Между разговорами за столом я сказал Святославу, что ему, вместе с отцом, надо задать тон и советскому искусству. Здесь много талантов, но они не могут развернуться. Раньше ездили учиться в Париж. В Академии царит стандарт.
Святослав: «Пусть развиваются. Найдут все же свое лицо».
«Чем выше в горах, тем воздух прозрачнее. Эту прозрачность и звонкость можно выразить только темперой, но не маслом».
«Наше время потеряло вкус красоты – стиль жизни».
«Когда Н.К. изучал древние гобелены, кто-то ему сказал: у этих людей был стиль жизни, но у нас его нет. В Индии когда-то был истинный, высший стиль жизни. Теперь этот стиль потерян».
24 мая мы были в квартире с 2 часов до 10 вечера.
Был длинный разговор с Девикой. Об уходе Ю.Н. она думает, что так, может быть, и было нужно. Свое звено работы он завершил.
Гаральд: «Как?»
Девика: «Так же как мать, проводив своих сыновей в мир, завершает свою первую задачу». Она еще раз подчеркивает, что после ужасов войны придет Свет.
Я ее просил, чтобы она написала воспоминания о Е.И. и Н.К.
Она ответила, что хотела бы больше заботиться о живых, думать, писать, помогать им.

О Н.К. Девика говорит: «Великий Свет!» Два года она жила в Наггаре. Затем переселилась на юг. В Калимпонге проводили два месяца в году ежегодно. Рассказывает о своей работе в Индии. Она много работает. У нее большой опыт.
Люди не любят думать. Не знают и настоящих чувств. Как если бы открыть маленькое окошко, а другие окна держать закрытыми.

Сегодня приехал Абрамов Борис Николаевич, имя которого я уже несколько раз здесь слышал. Ю.Н. о нем упоминал. Он когда-то вместе с Хейдоком руководил Рериховским движением в Харбине.
Со Святославом мы говорили о йогах. Я сказал, что Е.И. когда-то писала: во всей Индии можно найти хорошо если двух-трех йогов.
Святослав упомянул о женщине Анандамои, которая еще живет в горах. Е.И. уважала три личности, которые жили в одно время, но теперь уже ушли: Рамани Махарши, Мадам Рихард – матерь ашрама в Пондишери и Джагадис Боше. Конечно, в горах есть еще йоги, но о них никто ничего не знает.
Ю.Н. знал одного йога, учителя Карма Дордже, который жил в пещере и был способен совершать разные феномены.
Ю.Н. учился десять лет у ламы Мингиюра.
Спальня Ю.Н. – сокровенное помещение, никто из нас там не был. За все эти годы из нас всех только Гунту однажды Людмила туда завела. Теперь это будет памятной комнатой.
На стене портрет Ю.Н., чудная, характерная его улыбка. Какой-то художник за несколько дней до ухода Ю.Н. рисовал его, пока беседовал с ним.
До последнего момента Ю.Н. собирал книги, даже давал переплести. Здесь все новые интересные научные книги, которые я держал в руках или которые он рекомендовал: об Эйнштейне, о новых достижениях в физике, «Млечный Путь» Бока и т.д. Я всегда жаждал зарыться в фолианты библиотеки Ю.Н. Как мне когда-то была необходима эта восточная литература, когда я писал «Братство Грааля».
Ю.Н. ранее неоднократно говорил друзьям: «Берегите Рихарда Яковлевича». Но сам себя не берег. Гаральд ему всегда посылал свои лекарства. И многие друзья просили его беречь себя. Но у него не было времени об этом думать.
Людмила рассказывала Гунте, что Ю.Н. нас любил. Да, но как это может теперь помочь, что мы можем дать ему, тому, кто в Засолнечном Мире? И Е.И. и Н.К. дарили мне бесконечно много ласки сердца. Но мы выявляем слишком мало любви. Мы свершаем слишком мало достойных, непреходящих деяний. Наша жизнь зачастую недостойна великой любви.

Действительно, в эти финальные дни Армагеддона надо сконцентрировать все свои силы любви и творчества духа на мыслях заботы о других, о человечестве.
Гунта: «Каким же великим магнитом Света являлся Ю.Н., который всю квартиру превратил в Свет и повелел затрепетать Светом каждому сердцу, к которому прикасался».
Незабываем вечер 12 мая, когда Ю.Н. всех нас пригласил, собрал, вновь укрепил в дружбе. Там еще были ближайшие друзья из Москвы, Риги, Ленинграда, Таллина.
25 мая мы еще несколько часов побыли на выставке. Приехала и Илзе. Я познакомил ее со Святославом и Девикой. Она сердечно обняла обоих девушек, Гунту и Илзе, и благословила.
В тот день, после всего пережитого, и мои силы оказались исчерпанными. Скоро наш с Гунтой поезд должен был отходить. Еще в последний момент она вместе с Илзе решила съездить на квартиру. Там их ожидало самое последнее величайшее переживание: в комнате Юрия на маленьком столике стояла привезенная урна.
Квартиру и выставку Святослава в Москве еще посетили Марите, Осташева, Лония и Аустра. От Осташевой эта поездка требовала много сил, ибо и ее сердце больное. Из своих учениц в Даугавпилсе она создала новый «филиал Света».
Выставка Святослава в ленинградском Эрмитаже была намечена на 4-5 июня. Затем ее отложили на 7-е и, наконец, открыли только 12‑го числа. Мы, рижане, были в неведении относительно времени открытия, и получилось, что некоторые друзья поехали туда раньше срока.

В день открытия был чрезвычайный наплыв народа, так что не было никакой возможности видеть картины. От наших и из Литвы выставку посмотрело много друзей. Гунта и позже Илзе ночевали у сестер Митусовых. Рассказывали о великом почитании памяти Е.И. и Ю.Н. в комнате Людмилы, где с любовью и сердечностью хранятся фотографии и мемориальные вещи. Троюродные сестры в детстве встречались с Е.И. У Людмилы были книги Учения.
Святослав, встретившись с нашими молодыми в Ленинграде, выразил мысль: пусть учат русский и английский языки и историю философии, через несколько лет появится возможность работать в институте Н.К. в Наггаре и приводить в порядок наследие Е.И. и Н.К. Конечно, это могут быть только те из молодых, у кого Живая Этика звучит в сердце, для кого она – единственный смысл, но они должны обладать и широким культурным диапазоном.

Ю.Н. ушел, и открытым остался вопрос – кто теперь продолжит грандиозную всестороннюю работу, начатую Ю.Н.? Разумеется – нет никого. Главное, нужен человек более-менее авторитетный, который был бы способен обращаться к государственным лицам и директорам. И впредь надо будет бороться, особенно с мелкими душонками – чиновниками, которые будут стараться тормозить высокий накал.
Ю.Н. не указал достойного преемника не только в духовной области, но и в Институте востоковедения, ибо там, кажется, ни один из его восторженных учеников и аспирантов не является приверженцем Живой Этики, значит, не способен внести духовную линию во все дела.
Потому у Святослава и Девики появилось искреннее желание, чтобы в Кабинете при Институте работала и Кира, личность, которая действительно взяла бы на себя ответственность за духовное наследие Ю.Н. и умела бы его мужественно защищать. Кира еще неопытная девушка (29 лет), но она целеустремленная и разумная, зажженная искрой Живой Этики, и среди практических обязанностей она может быстро расти. Конечно, Рая и Людмила свято хранят память Ю.Н., но Рая – еще неиспытанный жизнью горный цветок, она не годится для битвы, и образования у нее слишком мало. К тому же Рая страдает малокровием, а Людмила готовится к трудной операции.
Поэтому, конечно, моим самым горячим желанием было – попасть еще раз, и весьма скоро, в квартиру Ю.Н. …