[Эвиза]

Конечно, эта история с солдатом повлияла на Толстого очень сильно.

Вот интересный материал

ИСТОРИЯ ОДНОГО ПОРАЖЕНИЯ. Лев Толстой и казнь рядового солдата Василия Шабунина. Эпизод 1866 г.

[ По публикации 1957 г.
личного секретаря, биографа
и единомышленника Л. Н. Толстого во Христе
старца Николая Николаевича Гусева. ]


Летом 1866 года спокойное течение яснополянской жизни было нарушено случившимся поблизости необычайным проис*шествием.

6 июня в 65-м Московском пехотном полку, расположенном неподалеку от Ясной Поляны в деревне Новая Колпна, ротный писарь Василий Шабунин *) ударил по лицу своего ротного командира капитана Яцевича. Дело произошло так. Придя в пять часов в ротную канцелярию, Яцевич нашёл писаря в нетрезвом виде. Он велел посадить Шабунина в карцер и приготовить розог, чтобы после ученья наказать его. Но Шабунин, выйдя вслед за офицером из избы в сени, обращаясь к нему, проговорил: «За что же меня в карцер, поляцкая морда? Вот я тебе дам!»

___________________
*) Фамилия писаря Шабунин, а не Шибунин, как было напечатано во втором томе «Биографии А. Н. Толстого», составленной П. И. Бирюковым. Подлинное «военно-судное дело» Шабунина хранится в Военно-историческом архиве в Москве (1866 г., № 101). Мы пользовались предоставленной автором в наше распоряжение неопубликованной статьёй Н. Н. Арденса, основанной на данных этого дела — «Василий Шабунин и Л. Н. Толстой».


С этими словами он ударил офицера по лицу так сильно, что из носа потекла кровь.

Шабунин был сейчас же схвачен и посажен под арест.

На следствии Шабунин объяснил свой поступок тем. что ротный командир утруждал его перепиской бумаг, часто требовал к себе, приказывал ходить на ученье, вообще обращался с ним жестоко; ни разу не слыхал он от командира ни одного ласкового слова.

По окончании следствия дело было представлено на рассмотрение командующего войсками Московского военного округа генерал-адъютанта Гильденштуббе, который направил дело Шабунина военному министру Милютину. Милютин доложил о поступке Шабунина царю. Так как это был уже второй за короткое время случай нанесения солдатом удара офицеру, было решено применить строгие меры. Александр II приказал судить писаря по полевым военным законам.

Один из офицеров Московского полка Г. А. Колокольцов, знакомый Берсов, бывавший в Ясной Поляне, рассказал Льву Николаевичу о деле Шабунина. Толстой настолько заинтересовался этим делом, что пожелал выступить на военном суде защитником солдата. Ему предоставили возможность лично поговорить с Шабуниным.

О своём участии в деле Шабунина Толстой впоследствии рассказал в письме к своему биографу П. И. Бирюкову *).

_________________
*) Это письмо, датированное 24 мая 1908 г., напечатано в Полном собрании сочинений, т. 37, 1955, стр. 67—75.


Как рассказывает Толстой в этом письме, Шабунин в разговоре с ним «от себя говорил мало» и только на его вопросы «неохотно отвечал: «Так точно». Смысл его ответов был тот, что ему очень скучно было, и что ротный был требователен к нему. «Уж очень на меня налегал»,— сказал он. Как рассказал Толстой на суде, на его вопрос, за что он ударил своего командира, Шабунин ответил: «По здравому рассудку я решил, потому что они делов не знают, а требуют. Мне и обидно показалось».

«Как я понял причину его поступка,— рассказывает далее Толстой в письме к Бирюкову,— она была в том, что ротный командир, человек всегда внешне спокойный, в продолжение не*скольких месяцев своим тихим, ровным голосом, требующим беспрекословного повиновения и повторения тех работ, которые писарь считал правильно исполненными, довёл его до последней степени раздражения. Сущность дела, как я понял его тогда, была в том, что, кроме служебных отношений, между этими людьми установились очень тяжёлые отношения человека к человеку — отношения взаимной ненависти. Ротный командир, как это часто бывает, испытывает антипатию к подсудимому, усиленную ещё догадкой о ненависти к себе этого человека за то, что офицер был поляк, ненавидел своего подчинённого и, пользуясь своим положением, находил удовольствие быть всегда недовольным всем, что бы ни сделал писарь, и заставлять его переделывать по нескольку раз то, что писарь считал безукоризненно хорошо сделанным. Писарь же, с своей стороны, ненавидел ротного и за то, что он поляк, и за то, что он оскорбляет его, не признавая за ним знания его писарского дела, и, главное, за его спокойствие, и за неприступность его положения. И ненависть эта, не находя себе исхода, всё больше и больше с каждым новым упрёком разгоралась. И когда она дошла до высокой степени, она разразилась самым для него же самого неожиданным образом».

Суд был назначен на 16 июля в квартире полкового командира, занимавшего помещичий дом в деревне Ясенки. Судьями были полковой командир и два офицера. Толстой был знаком со всеми судьями, которые изредка приезжали к нему в Ясную Поляну. Председателя суда, полкового командира Юнóшу, Толстой в письме к Бирюкову характеризовал такими словами: «Он был исполнительный полковой командир, приличный посетитель; но каким он был человеком, нельзя было знать. Я думаю, не знал и он сам, да и не интересовался этим».

В противоположность Юноше, другой член суда А. М. Стасюлевич, знакомый Толстого, был «живой человек, хотя и изуродованный с разных сторон, более же всего теми несчастьями и унижениями, которые он как честолюбивый и самолюбивый человек тяжело переживал... Общение с ним было приятно и вызывало смешанное чувство сострадания и уважения».

Толстой познакомился со Стасюлевичем еще в 1853 году на Кавказе. Стасюлевич был тогда разжалован из офицеров в рядовые за то, что в его дежурство из тифлисской тюрьмы бежало несколько арестантов. Незадолго до случая с Шабуниным он был произведён из солдат в прапорщики.

Третьим членом суда был поручик Колокольцов, о котором Толстой говорит: «Это был весёлый, добродушный мальчик, особенно занятый в это время своей верховой казачьей лошадкой, на которой он любил гарцовать».

На суде Шабунин объяснил свой поступок тем, что ротный командир часто заставлял его переписывать бумаги, в которых он меньше понимал толку, чем Шабунин.

Толстой в своей речи, построенной юридически очень искусно, старался доказать невменяемость подсудимого и вследствие этого невозможность применения к нему статьи военно-уголовного законодательства, карающей смертью. Для доказательства своего мнения о невменяемости Шабунина в момент совершения им поступка, Толстой указывал, между прочим, и на то, что всего за несколько дней до этого Шабунин собственноручно переписал приказ по корпусу о расстрелянии рядового, поднявшего руку против офицера. Речь свою Толстой произнёс «робев, как всегда» *).

__________________
*) Из первой (не опубликованной) редакции письма Толстого к Бирюкову от 24 мая 1908 г.


По-видимому, речь Толстого была предварительно им написана. По этой записи она была тогда же напечатана в местной газете (Тульский справочный листок. 1866, № 33 от 21 августа). Толстой говорил впоследствии, что эта речь была напечатана по записи, сделанной кем-то из лиц, присутствовавших на суде; однако чрезвычайная подробность текста речи и некоторые свойственные ему выражения заставляют думать, что публикация «Тульского справочного листка» воспроизводила подлинный текст Толстого, а не запись, сделанную посторонним лицом.

«Хорошо было то, что я во время этой речи расплакался»,— говорил впоследствии Толстой *).

___________________
*) См. «Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого, запись от 8 июня 1905 г.


На суде одни только Стасюлевич принял сторону Толстого. Полковник Юноша, делавший карьеру, высказался за обвинение; «Колокольцов же, добрый, хороший мальчик, хотя и наверное желал сделать мне приятное, — писал Толстой Бирюкову, — всё-таки подчинился Юноше, и его голос решил вопрос».

Шабунин был приговорен к смертной казни через расстреляние.

Лев Николаевич сейчас же написал письмо А. А. Толстой, прося её через военного министра Милютина ходатайствовать перед царём о помиловании Шабунина. Но чрезвычайно взволнованный приговором суда, Толстой в своём письме упустил указать, какого полка был Шабунин. Милютин придрался к этой оплошности и сказал, что невозможно просить государя, не указав, какого полка был осуждённый. Толстая написала об этом Льву Николаевичу, Лев Николаевич поторопился ей ответить, но было уже поздно: командующий войсками Московского военного округа утвердил приговор военно-полевого суда.

Едва только стало известно о приговоре над Шабуниным, женщины из окрестных деревень стали приходить к той избе, в которой он был заперт, и просили караульного передать ему принесённые с собою молоко, яйца, сдобные лепёшки, деньги и даже холст (на саван).

Казнь Шабунина была назначена на утро 9 августа. Место казни было определено вблизи деревни Новая Колпна, в 22 верстах от Тулы. К назначенному времени был выведен в полном составе весь первый батальон второй роты, а из других батальонов — сводные команды, составленные преимущественно на штрафованных солдат.

Шабунин в сопровождении священника, одетого в чёрную ризу, под конвоем был проведён мимо всего строя и остановлен в середине для выслушивания приговора. Он был совершенно спокоен и шёл твёрдым шагом. При начале чтения приговора он несколько раз перекрестился; выслушав приговор, спокойно приложился к кресту. Ему связали руки, завязали глаза, на*дели саван (белую рубашку), подвели под руки и привязали к чёрному столбу, сзади которого была вырыта глубокая яма.

Раздался бой барабанов. Заранее назначенные двенадцать стрелков подошли на 15 шагов и сделали залп. Две пули попали в голову и четыре в сердце. Доктор констатировал мгновенную смерть.

Некоторые женщины безутешно рыдали, другие падали в обморок.

Верёвки быстро обрубили и ещё тёплый труп столкнули в яму, которую тут же засыпали землёй. Через десять минут убрали столб. Войска, перестроившиеся к церемониальному маршу, по отвратительному ритуалу того времени, с музыкой прошли мимо ямы и были распущены по квартирам.

Как передавали, один из стрелявших, молодой солдат, побледнел, как полотно, и руки у него тряслись .

Как рассказывает очевидец Н. П. Овсянников, служивший юнкером в том же полку, через час на могилу явился кем-то приглашённый священник, «и началось почти непрерывное служение панихид.

— И мне бы, батюшка, и мне по мученичке-то, по праведном отслужить панихидку, — взапуски кричали бабы, стараясь всунуть в руки священнику кто гривенник, кто пятак. Далеко за полдень закончилось это служение панихид, а к вечеру на могилу были накиданы кем-то принесенные восковые свечи, куски холста и медные гроши» (Овсянников Н. Эпизод из жизни Л.Н. Толстого. М., 1912. – С. 71).

На другой день служение панихид возобновилось; приезжали даже из дальних деревень.

Узнав об этом, становой пристав приказал сравнять могилу с землёй и поставил караул, чтобы отгонять приходящих, и строго запретил служение панихид.

В советское время, по инициативе Музея-усадьбы «Ясная Поляна», на могиле Шабунина была положена каменная плита и установлен памятник-обелиск.

Читая в рукописи статью Овсянникова, Толстой 9 апрели 1889 года записал в дневнике: «Читал эпизод о защите казнённого солдата. Написано дурно, но эпизод ужасен в простоте описания — контраста развращённых полковников и офицеров, командующих и завязывающих глаза, и баб и народа, служащею панихиды и кладущего деньги» (50, 64).

На Толстого суд над Шабуниным и казнь его произвели огромное впечатление. В деле Шабунина он — как раньше в Париже при виде смертной казни — столкнулся с той диной, страшной, беспощадной силой, которую представляло и представляет собою всякое государство, основанное на насилии.

«Случай этот, — писал Толстой Бирюкову, имел на нею мою жизнь гораздо более влияния, чем все кажущиеся более важными события жизни: потеря или поправление состояния, успехи или неуспехи в литературе, даже потери близких людей».





Ещё один эпизод из жизни царской России. И после всех таких эпизодов, нам сейчас рассказывают, как шикарно жилось простому народу при царях.